Когда мы приблизились к шатру, из него вышли двое мужчин. Они были одеты на полувоенный лад, и от моего внимания не ускользнуло то, что оба были вооружены. Хотя они с улыбками приветствовали Ника и Крэйга и вежливо склонили головы в мою сторону, я поневоле преисполнилась уверенности, что эта парочка, будь в том необходимость, не задумываясь ни на секунду, с удовольствием пустит оружие в ход.
Шатер бедуинов, как тут же выяснилось, был не столько убежищем для охранников, сколько неким прикрытием для дыры в земле. На первый взгляд это выглядело так, словно прямо посреди шатра установили огромную стальную бочку; и только когда я наклонилась и заглянула в нее, то обнаружила, что дна в ней нет. Это была безупречно круглая дыра чуть более полуметра в окружности, и я даже не сразу сообразила, что нам предстоит в нее спуститься: вниз по какому-то самодельному настилу, прямо в толщу песчаного океана.
Я выпрямилась, собираясь высказать свои возражения по поводу того, что меня притащили в такую даль, даже не предупредив о возможной опасности. Но Ник уже протягивал мне страховочные ремни и налобный фонарь, и даже у Крэйга был такой вид, словно нырять под землю и выбираться оттуда сквозь гигантскую соломинку было делом совершенно обычным.
– Не волнуйся, – сказал он мне, уверенной рукой застегивая на мне страховочную сбрую, – я пойду первым и помогу тебе спуститься. Ты только… – Он натянул мне на голову резиновую ленту и пристроил на место респиратор, которому предстояло защищать от пыли мой рот и нос. – Ты только не забывай, что дышать надо медленно. Ты приноровишься.
– Приноровлюсь к чему? – хотела спросить я, но Крэйг уже закинул ногу через край стальной трубы и, не добавив больше ни слова, скользнул в темноту.
Чувствуя себя весьма странно, словно наблюдала со стороны за всеми этими цирковыми трюками, я позволила Нику и охранникам впихнуть меня в трубу и напялить мне на голову защитную каску, как будто в ней был какой-то смысл. Затем я начала спускаться в дыру и несколько мгновений, показавшихся очень долгими, не слышала ничего, кроме неприятного шороха веревки, привязанной к моим ремням, и собственного панического дыхания, приглушенного респиратором.
А потом я вдруг вылетела из трубы, и все звуки растворились в холодной пустоте. Я болталась на веревке, как червяк на рыболовном крючке, гадая, какого рода чудовища могут бродить там, внизу, в непроглядной тьме забытого мира.
Однажды во время воскресного ужина бабушка впала в транс. И только когда мама трижды попросила ее передать соль, она пошевелилась, выходя из задумчивости, и уставилась на меня.
– Все это там, внизу, – сказала она, будто отвечая на мой вопрос. – Под землей, глубоко. Ты просто должна это найти.
– Каждому по три куска курицы, – перебила ее мама, раздраженно встряхивая солонку.
– Они думают, что все исчезло, – продолжила бабушка, не сводя с меня серовато-голубых глаз, – но это не так. Они думают, что могут все это уничтожить и тогда мы забудем, но мы не забудем. Это их самая большая ошибка.
Только в этот момент мне пришло в голову, что она, должно быть, имеет в виду вырезки из газет, которые отец недавно убрал со стен ее чердачного обиталища. Мне, в моем тогдашнем возрасте, казалось, что страсть бабушки собирать разные статьи выглядела вполне естественной и не могла кого-то испугать. Каждый раз, когда я приносила ей уже прочитанные родителями газеты, она добавляла к своей коллекции одну-две вырезки, приклеивая их к покатым стенам крошечными капельками моего школьного клея.
– О чем они? – спросила я как-то. – О чем все эти статьи?
Вместо ответа бабуля показала на очередную вырезку, лежавшую на столе. Заголовок гласил: «ПИСАТЕЛЬНИЦА СБЕЖАЛА ИЗ-ПОД ДОМАШНЕГО АРЕСТА». Я прочитала статью от начала до конца дважды, очень внимательно, но так и не увидела в ней какой-то связи ни с моей бабулей, ни с кем-то из наших общих знакомых.
Видя мое недоумение, бабуля улыбнулась совершенно по-детски и прошептала:
– Амазонки! – После этого она принялась расхаживать по комнате, показывая по очереди на разные вырезки, висевшие на стенах. – Амазонки, – повторила она уже более доверительным тоном. – Все они амазонки!
Я остановилась перед статьей, висевшей чуть ниже всех остальных. Статья называлась так: «ХАНАБАД: ПОБИВАНИЕ КАМНЯМИ ЗАКОНЧИЛОСЬ БЕСПОРЯДКАМИ». К статье прилагалась черно-белая фотография каких-то мужчин и скрытых под чадрами женщин, сжавшихся возле чего-то похожего на баррикаду и державшихся за головы.
– Эти женщины – амазонки? – спросила я, отчаянно силясь понять хоть что-то.
Бабушка подошла ко мне, но при взгляде на вырезку лишь фыркнула от отвращения:
– Нет! Те женщины так же дурны, как все их мужчины! Но они лишь получили то, чего заслуживали. Ты посмотри на них!
– Но… – Я просто не знала, что и думать. – А что значит «побивание камнями»?
И тут вдруг по комнате пронесся сквозняк, и вырезки на стенах зашелестели, как листья на ветру.
Обернувшись, я увидела, что в дверях стоит моя мать, в молчаливом ужасе прижимая ладонь ко рту. Десять минут спустя появился отец с корзиной и, ни слова не говоря, содрал со стен все вырезки, не оставив на стенах ничего, кроме точек высохшего клея. Занимаясь этим, отец ни разу даже не взглянул на нас с бабушкой. Никогда прежде я не видела его таким бледным, таким расстроенным.
Бабушка спокойно наблюдала за тем, как тщательно собранный ею архив исчезает в отцовской корзине, ее лицо лишь становилось чуть более напряженным с каждой очередной содранной со стены историей.
И хотя прошло уже несколько дней после этого происшествия, взгляд бабушки все еще был полон обиды и негодования, и в воскресенье она весьма неохотно согласилась спуститься вниз и присоединиться к нам за ужином, как будто знала, что, если не сделает этого, ее вообще не накормят.
– Полагаю, вам нравится ваша еда, – сказала наконец мама, не упуская, как всегда, возможности указать своей свекрови на ее дурные манеры.
И бабушка с необычной для нее быстротой вдруг ответила сразу, но голосом, полным такой ненависти, что в комнате словно похолодало:
– Правило номер три: никогда не предполагай.
Понятно, что мама больше ни слова не сказала на эту тему, однако взгляд, брошенный ею на отца, был таким красноречивым, что у меня кусок застрял в горле. Позже тем же вечером я, как обычно, сидела на ступенях лестницы, слушая, как мои родители спорят в гостиной. То есть на самом деле это не было спором, потому что отец почти не участвовал в разговоре – время от времени он тяжело вздыхал, расхаживая по комнате взад-вперед.
– Это не может так больше продолжаться! – снова и снова повторяла мама со всевозрастающим отчаянием в голосе. – Мы должны подумать о Диане! Я уже просто не в силах выносить эту навязчивую идею! Бог знает, что она нашла в тех газетах… Винсент, ты просто обязан сказать хоть что-то!
Когда они наконец умолкли, я услышала знакомый скрип чердачной двери и поняла, что бабуля тоже их подслушивала. Замерзшая и несчастная, я отчаянно хотела подняться наверх и утешить ее, но боялась, что моя мать расстроится еще сильнее, если обнаружит, что меня нет в постели.
