Парис остановился на белых ступенях, оглядываясь в поисках своих людей, оставшихся снаружи.
– Если уж тебе хочется извиняться, так пожалей тогда, что не оскорбила его еще сильнее. Не мужчина, а какое-то мелкое недоразумение… Рот открыть боится при своих жрецах. Помяни мое слово: этому острову недолго процветать.
Когда Парис и Мирина вместе спустились по широкой лестнице, к ним подошел длинноногий Эней и что-то быстро и настойчиво заговорил прямо в ухо Париса. Хотя Мирина и не могла понять его слов, она предположила, что речь идет о чем-то ужасном, потому что Эней был бледен от волнения, а сдержанность Париса очень быстро сменилась на настоящую ярость.
– В чем дело? – спросила Мирина, когда Эней наконец замолчал.
– Ни в чем, – резко бросил Парис, не сводя глаз с двустворчатой красной двери по другую сторону двора. – Давай-ка поскорее убираться отсюда.
– И все же? – Мирина пыталась угадать, что именно вызвало ярость царевича. – Это как-то связано с греками?
Парис не отвечал, пока они не вернулись к своим лошадям.
– Похоже, мы с ними разминулись, – сказал он, пытаясь выглядеть таким же беззаботным, как обычно. – Они уехали шесть дней назад, чтобы вернуться прямиком в Микены.
Мирина уставилась на него во все глаза, чувствуя, что он чего-то недоговаривает.
– А что насчет моей сестры?
– Женщины не покидали кораблей. – Парис подал Мирине руку, чтобы помочь сесть в седло. – Кроме одной. Ее оставили в дар Миносу…
Мирина прижала ладонь ко рту:
– Она здесь? В этом дворце?
Мужчины обменялись мрачными взглядами, и снова Парис посмотрел на двустворчатую дверь по другую сторону двора.
Не говоря ни слова, Мирина выдернула руку из его ладони и направилась к красной двери, увенчанной золотыми символами.
– Не ходи туда! – Парис поспешил за ней, но Мирина скинула с ног неудобные туфли и припустила бегом.
Ей было наплевать, кто на нее смотрит; она бы никогда не бросила здесь ни одну из своих сестер.
Обнаружив, что красная дверь не заперта, Мирина без колебаний толкнула ее и вошла в священное помещение, Парис и Эней ворвались туда следом за ней. И после залитого солнцем двора в пещере без окон почти невозможно было что-то разглядеть, она храбро ринулась в кромешную тьму, чтобы только сбежать от троянцев.
Комната оказалась длинной и узкой, больше похожей на коридор, и ее освещало всего несколько факелов, горевших в специальных подставках. А в конце этой комнаты-коридора имелась лестница, уводившая вниз, в неведомое.
– Мирина! – Парис наконец догнал ее. – Нам нельзя здесь находиться.
Но когда он увидел полный решимости взгляд Мирины, то просто последовал за ней, не промолвив больше ни слова.
Они вместе спустились по ступеням лестницы, а остальные троянцы последовали за ними. В конце лестницы оказался еще один темный коридор, который выводил в круглое помещение, освещенное жертвенными огнями в круглых бронзовых чашах. Это было внутреннее святилище дворца.
Остановившись на его пороге, Мирина оглядела золотые бычьи головы, красовавшиеся на стенах, и алтари, заваленные мясом и костями. Мирине было не в новинку приносить в жертву животных, она ведь была охотницей, и ее не пугал вид внутренностей и расчлененных туш, но в невыносимой гнилостной вони этого места было что-то такое, что все ее инстинкты вопили об опасности…
А потом она увидела человеческие черепа, сложенные пирамидкой на центральном алтаре, и отсеченные руки и ноги, аккуратно лежавшие по обе его стороны…
Некоторые из них уже потемнели, охваченные гниением, другие были просто серыми и бескровными, как будто их положили здесь совсем недавно…
На одной руке сверкнул браслет с головой шакала.
Глава 20
Всю пещеру заняв, разлегся Цербер огромный.
Сторож уснул, и Эней поспешил по дороге свободной
Прочь от реки, по которой никто назад не вернулся.
Вергилий. Энеида
Остров Крит
Наши дни
Отказываясь впадать в панику, я обшарила грубо обтесанные камни пола пещеры так тщательно, как только могла при свете ламп. Потом, расширив зону поиска, я включила фонарь и направила в ту сторону, откуда пришла в хранилище… но все было тщетно. Нить исчезла.
Может быть, думала я, внезапный порыв сквозняка натянул тонкую нитку и каким-то образом оторвал мой узелок от дверной ручки? Такой сквозняк мог также утащить конец нити достаточно далеко, поэтому я и не вижу ее. Я изо всех сил старалась убедить себя, что это и есть самое правильное объяснение. Потому что единственная рациональная альтернатива этому – то есть что я в этом лабиринте не одна – казалась слишком пугающей, чтобы ее признавать.
Я стояла на границе света из хранилища и тьмы тоннеля, и луч моего фонаря выглядел таким слабым, что я даже испугалась, не садятся ли батарейки. Дрожа от нервного напряжения, я выключила его и отступила в хранилище табличек, чтобы критически оценить ситуацию. Мой сотовый не работал, но это и неудивительно. В конце концов, от современного мира меня отделяли тысячи тонн земли и древние кирпичи. Да и в любом случае что бы я могла сейчас сказать Ребекке? Что собираюсь провести остаток ночи в хранилище? Заперев дверь, включив свет, забаррикадировавшись за рабочим столом… пока руководитель раскопок не найдет меня при утреннем обходе?
Нет, я не настолько труслива. Я не стану рисковать работой Ребекки. Я просто обязана выбраться из этого запретного подвала как можно осторожнее, не оставив никаких следов своего вторжения.
Снова открыв дверь в тоннель, я некоторое время стояла прислушиваясь, но так ничего и не услышала. Да, по коридору с тихим шелестом гулял легкий сквозняк, но ничего больше. Глубоко вздохнув, я развернула карту Ребекки. Клубок или не клубок, но холодная логика должна вывести меня обратно той же дорогой, по которой я сюда пришла, и очень скоро я заберусь в постель в гостевой комнате и буду смеяться над этим приключением.
Но когда я пошла по тоннелю, следуя за дрожащим лучом умирающего фонаря, холодную логику быстро смыло приливом страха. Я ничего не могла поделать; даже без загадки исчезнувшей шерстяной нити все эти мрачные пещеры наводили на меня ужас. При каждом шаге я в испуге таращилась на свою тень, падавшую на неровные стены; а когда я направляла луч на карту, чернота стискивала меня со всех сторон.
А потом вдруг где-то в глубине моего ума прозвучал голос, отчасти мой собственный, отчасти бабулин, и он повторял бабушкину мантру, которой она меня обучила. Это было в день после происшествия с собакой-убийцей. Мы пили чай, когда вдруг мне пришло в голову, что бабушка обращается со мной не так, как прежде: с меньшим терпением, но с большим уважением.
