Скульпторы были изрядные силачи и не любили тратить деньги зря… Так что без всяких дорогостоящих помощников погрузили они памятник в грузовик.
Красавица вдова осталась горевать в мастерской, чтобы посетить дорогую могилу после завершения работ.
Был дождливый противный день… Скульптор Л. ехал в кузове вместе с генералом и очень веселился. Он амикошонски хлопал обманутого мужа по бронзовому плечу и даже щелкнул по носу.
Приехали на кладбище. И опять же в целях экономии начали сгружать памятник вдвоем. Скульптор С. работал в кузове, скульптор Л. принимал генерала на земле.
…И то ли слишком тяжел оказался генерал, то ли Л. поскользнулся… Так или иначе, Л. грохнулся на могилу, увлекая за собой памятник.
Теперь они лежали оба в грязной жиже – нос к носу… Генерал строго глядел в глаза Скульптору… Но самое страшное был даже не взгляд… От навалившейся тяжести скульптор Л. начал погружаться в свежую могилу.
Только тогда стало ясно… Это не был просто памятник. Это был Командор.
Скульптор С. резво рванулся за помощью. Пришли три могильщика.
Но они только повздыхали:
– Нет, мужики. Этого нам не поднять… Нужен кран, так его разэтак.
– Идите за краном, мать вашу! – кричал погружавшийся в могилу Дон Жуан:
Могильщики привели крановщика.
– Едрена вошь, – почесал голову крановщик и назначил такую сумму!
– Ты что, ох…л, – заорал из могилы скульптор Л. – совесть у тебя есть?
И, лежа под генералом, сбросил цену наполовину.
– Вольному волю, – мудро сказал крановщик, – только тебя уже еле видно.
Командор и вправду, упершись бронзовым носом в нос Л., опускал его в землю.
Скульптор С., увидев эти бесчинства Командора, поспешил согласиться на сумму.
Но скульптор Л. решительно возражал из могилы. Он не собирался поощрять народную жадность.
Торговля пошла самая серьезная.
Л. кричал свои цифры из могилы, Крановщик свои, Могильщики веселились, С. умолял согласиться, а Л. – погружался!
– С вами, ребята, весело, но мне пора итить, обеденный перерыв кончается, едрить его в ж…! – подытожил крановщик и повернулся.
Командор, торжествуя, все глубже опускался в собственную могилу вместе с обольстителем.
Пришлось соглашаться…
Приехал кран и сделал свое дело.
С самым мрачным лицом Командор остался стоять на могиле под проливным дождем.
А Дон Жуан… он спасся на этот раз! И друзья скульпторы весело пошли обмывать счастливый конец вместе с раскрасавицей вдовой…
Лав… Лав… Лав!
Только потом мне рассказали правду, оказалось, мои бережливые друзья словчили, и это была не бронза, а какой-то иной, облегченный сплав.
Иначе все было бы по правилам – раздавил бы Командор славного Дон Жуана на собственной могиле!
После Дон Жуана захотелось чего-то утонченного…
– О любви к гравюре, – объявил писклявый мужской голос. – Я слыхал этот рассказ от знаменитого артиста… Так что вообразите вместо жалкого моего голоса – великолепный бас.
О любви к гравюре
В тот год я готовил Гамлета… Я изучил все о Шекспире. В это время мы были на гастролях в Петербурге. Тогда еще это был Петербург, так как не вся старая интеллигенция вымерла…
Пришел я в гости к художнику В., с которым мы и пропьянствовали всю белую ночь. Я рассказал ему о своем Гамлете, и тут он мне предложил:
– А не хотите ли поглядеть на потрясающую гравюру: артист Гаррик, – да, да, сам великий Гаррик из восемнадцатого века, – в роли Гамлета у бюста Шекспира?
У меня дыхание перехватило!
И вот мы в какой-то петербургской трущобе. Встречает старикан, открывает невообразимый сундук и вынимает… такое может быть только в Петербурге! Гравюра: актер Гаррик, этак подбоченясь, стоит у бюста Шекспира. Гаррик – очень хорош, но бюст Шекспира! Сразу спрашиваю:
– Сколько?
– Пять тысяч, – отвечает старикан, – это ее цена.
Да я и сам вижу – ее цена. Но дорого! Я любил тогда пить, жить, любить. Пять тысяч! Я представил себе свалку бутылок водки – и отказался.
Я вернулся в Москву, но уже никак не мог отделаться от видения: стоит Гаррик, стоит, проклятый, и рядом – как живой, Шекспир! И понял – не могу жить. Дайте мне этот угольный сумрак! Дайте мне это лицо Шекспира! Какой-то расхристанный, лохматый Шекспир, и с таким веселым выражением! Клянусь, этот бюст лепили с натуры! Подайте мне этого беспутного Шекспира! Хрен с ней, с водкой. И я решил ехать. Весь следующий день я собирал деньги. Потом взял билет на двадцать третье… Было двадцать первое июня…
На следующий день началась война. А дальше – смерть, кровь, гибель. Стыдно сказать, но всю войну я помнил о гравюре.
Кончилась война – и я сразу приехал в Ленинград. Город мой любимый – в развалинах. Я пошел к художнику В. – узнать адрес старика. Художника не было в живых. Я сидел за столом и слушал его жену:
– Я ждала его у подъезда, он пошел обменять на хлеб нашу последнюю золотую вещь – медаль Академии. От голода мы были сонные, как мухи. Потом я увидела, как он медленно-медленно возвращается по мосту. И я тоже с трудом, медленно-медленно пошла к нему навстречу. Но мы так и не встретились. Он упал на моих глазах посреди моста.
Она рассказывала и торопливо ела, как ели тогда все ленинградцы, заметая ребром левой руки со стола крошки в правую ладонь и быстро отправляя их в рот.
Я не посмел спросить ее об адресе.
Я пошел искать сам.
Самое смешное: я нашел тот дом. Дом был цел. Поднялся наверх – и сразу узнал квартиру. Я позвонил. Как стучало сердце: как в молодости перед свиданием… Но никто не открывал двери. Я позвонил опять, и снова долго не открывали. В отчаянии я жал на звонок. И вдруг за дверью раздались… да, да – шаги! Старик открыл дверь. Он даже не постарел, он просто высох: живой скелет – кожа да кости. Так тогда выглядели многие в городе.
Старик поздоровался, а потом сказал:
– Все умерли, я тут один живу, я плохо слышу.
И он повернулся и пошел в комнату.
– Я актер Л., – сказал я, войдя в комнатенку.
– Да-да, я узнал вас…
Старик усмехнулся.
– Она… есть? – спросил я с замиранием сердца.
Глаза старика стали беспощадными.
– Но если вы думаете, что она стала дешевле, – вы ошибаетесь!!!
– Нет! И еще раз – нет! – орал Лысый и Отвратительный. – Я хочу еще раз напомнить, граждане, у нас «Декамерон». Попрошу предлагать что-нибудь этакое – в передовых традициях шестнадцатого века!
