— Осторожно, Дикси. Ты как-то опасно качаешься на этом стуле. Может, хватит тебе уже работать. Пойди-ка поиграй в саду.
— А как же кухонный шкаф?
— Я его протру, когда закончу с плитой, — сказал Брюс. — Вот увидишь, ты и оглянуться не успеешь, как домик у нас станет тип-топ.
— Тип-топ?
— В полном порядке.
Я задумалась. В полном порядке у нас никогда ничего не было, даже и на прежних квартирах. Если представить, будто мы на корабле, то это была старая, дырявая посудина, швыряемая во все стороны штормовым ветром. Но мы все крепко держались друг за друга, и наш корабль плыл — а остальное не важно!
10
Я выскользнула за дверь и оказалась в джунглях. Фиалка вылетела из моего обсыпанного чистящим порошком рукава и принялась в упоении порхать вверх-вниз. Расправив крылья, она запела воинственную австралийскую песню (я напела «Вальсирующую Матильду»).
— Не улетай слишком далеко, Фиалка. Мы сейчас пойдём проведать Мэри.
Мы вместе пробрались через джунгли, и я стала карабкаться на Великую Китайскую стену. Мэри сидела на своих качелях в голубом платьице, с голубыми лентами в косичках, белых кружевных носочках и фирменных синих туфельках на кнопках. Она озиралась. Увидев мою голову, высунувшуюся из-за стены, она улыбнулась, соскочила с качелей и побежала к калитке.
Я перелезла через стену и подбежала к ней.
— Привет, Мэри, — сказала я.
— Здравствуй, Дикси! Я тебя так ждала! Хочешь зайти и покататься на качелях?
— Очень хочу! Только если тебе не попадёт за это. Ты говорила, что мама не разрешает приглашать сюда друзей.
— Мама ушла в церковь. Дома папа, но он ещё не вставал. Так что заходи, только тихо.
— Как мышка! — Я повела носом и сказала «пи-пи».
Мэри засмеялась. Было видно, что она рада меня видеть, но глаза у неё были красные и воспалённые, а голос охрипший, как будто она опять много плакала.
— У тебя ничего не случилось, Мэри? — спросила я, влезая на качели.
— Все в порядке, — сказала она, но по ней не похоже было, что все в порядке.
Она была такая же чистенькая, как всегда; косички были до того туго затянуты за уши, что ей трудно было моргать. Только с руками было что-то не то. Она все время держала их сжатыми в кулачки.
— Ты плакала?
— Нет, — нервно сказала Мэри.
— А что тут такого? Я часто плачу. У нас в семье все плачут. Мама говорит, это просто чудо, что мы не хлюпаем по щиколотку в слезах. А знаешь, Мэри, ты ни за что не догадаешься! Мама родила ребёнка! Теперь у меня есть маленький братик. Он такой хорошенький! Может быть, мне скоро разрешат принести его тебе показать. Ты любишь маленьких?
Кажется, Мэри была в этом не уверена.
— А у меня есть маленький мальчик, — неожиданно сказала она.
— Не может быть.
— Я тебе покажу.
Она убежала, перебирая ножками в жёстких нарядных туфлях. Она скрылась за дверью и через мгновение появилась снова, толкая перед собой игрушечную коляску размером почти с настоящую. В ней сидел пластмассовый малыш с персиковыми щёчками и застывшей улыбкой на лице.
— Вот это да! До чего красивый, — сказала я, хотя от его улыбки делалось страшновато, а ещё мне не понравились жёсткие розовые пальчики, вытянутые так, как будто он собирается меня схватить.
Похоже, Мэри тоже чувствовала себя с ним неуютно. Она толкала коляску неохотно и не дотрагивалась до младенца, хотя он скатился на бок.
— Как его зовут? — спросила я.
— Малыш, — сказала Мэри.
— Малыш — и всё?
— Может, мне тоже назвать его Солнышко?
— Назови его Громила, тогда они, может быть, подружатся. Ты берёшь Малыша Громилу с собой спать?
— Нет, что ты! Мне не разрешают. Я могу его испачкать. Я беру в кровать плюшевого мишку. Мишку я больше всего люблю, хотя он старый.
— Старые игрушки гораздо лучше.
— Как твоя Фиалка?
— Я не игрушка, я птичка, — прощебетала Фиалка. — Мне нравится у тебя в саду, Мэри. Пожалуй, я совью себе здесь летнее гнёздышко.
Фиалка принялась летать повсюду в поисках прутиков. На бархатно-зеленой траве ни одного не нашлось, так что пришлось мне сорвать несколько веточек с изгороди. У Мэри был напряжённый вид. Помогать мне она не стала. Пальчики у неё были по-прежнему крепко вжаты в ладони.
Я попыталась переплести прутики, но они упорно распадались.
— Наверное, птицы где-то прячут запасы клея, — сказала я. — Ну ничего, мы их припасём для игры в солдатики. О, давай превратим все эти прутики в солдатиков и поиграем в войну.
— Я не умею играть в войну.
— А мы сейчас научимся.
— Я не умею, — сказала Мэри расстроенным голосом.
— Ну ладно, ладно. Давай поиграем в дочки-матери. Мама-прутик, папа-прутик и куча детишек-прутиков, идёт?
— Идёт, — сказала Мэри, но не разжала кулачки, чтобы взять себе прутик.
— Ну тогда просто смотри. — Я взяла в руки один из прутиков. — «Привет, привет! Я девочка-веточка, меня зовут Кэти, и я танцую, как в балете».
Веточка затанцевала у Мэри перед носом. Мэри улыбнулась.
— А ты возьми Томми-прутика, пусть он с ней потанцует, — предложила я.
— Нет, сделай это ты, — сказала Мэри.
Кэти и Томми некоторое время кружились в танце у меня в руках.
— Найди теперь младенца — Титчи-прутика, и пусть он тоже потанцует.
— Младенцы не умеют танцевать, — сказала Мэри.
— Ладно, пусть он тогда ползает. Ну конечно, он ползает под ногами, и Кэти с Томми все время на него падают.
— Сделай, чтобы он ползал, Дикси, — попросила Мэри.
— Придётся тебе помочь. У меня же не три руки. На! — Я отломила от прутика маленький кончик. — Видишь, вот он, маленький Титчи. Правда, хорошенький? Ой, он от меня уполз! Лови его, Мэри!
Я бросила кончик прутика. Мэри послушно подставила руки, чтобы его поймать. Кончики пальцев у неё были ярко-красные и воспалённые; каждый ноготок был обрезан до живого мяса.
— Мэри! Что у тебя с ногтями!
Она выронила прутик и снова сжала кулачки.
— Что ты с ними делала? Ты что, хотела сама попробовать их постричь?
— Да, — прошептала Мэри, низко наклонив голову.
— Но это же жуткая боль! Зачем ты это сделала? Почему ты не попросила маму постричь тебе ногти?
Мэри молчала.
— Мэри? Это мама так постригла тебе ногти?
