— Хочешь, я его покормлю, — сказала я, запихивая себе в рубашку мамину подушку, так что получилась настоящая большая грудь.
— Дикси, на кого ты похожа! — Мама отняла у меня подушку и положила себе за голову. — Давай сюда этого обжору.
Она взяла Солнышко на руки и стала кормить. Меня рассмешил чмокающий звук в рассветной тишине.
— Правда, она обжора, а, мама?
— Он, — поправила мама. — Твой братик Солнышко.
— Мама, но ведь…
— Не сейчас, Дикси. Не заставляй меня напрягаться, а то у Солнышка будет икота. Спустись-ка вниз и приготовь мне чаю, ладно?
Я пошла вниз по голым ступеням, воображая покрывающий их роскошный красный ковёр и позолоченные перила. Спустившись, я втянула воздух ноздрями. От лилий Брюса в комнате пахло, как в саду. Я подняла руку к волосам и нащупала за ухом фрезию. Я представила, как Брюс будет каждый день приезжать к нам и привозить венки из роз и короны из гвоздик и как мы будем развешивать по комнатам лилии, точно большие белые бумажные гирлянды.
Я подошла к двери в гостиную и постучалась, как воспитанная девочка.
— Дядя Брюс? Дядя Брюс, вы здесь? — прошептала я.
— Конечно, я здесь, Дикси! — пробормотал он. — Похоже, я отсюда никуда не денусь в обозримом будущем. Спина болит просто адски.
— Как здорово! То есть очень жаль, что у вас болит спина, но здорово, что вы не уезжаете! Хотите чаю?
— Да, будь добра, ангел мой.
Я сделала две чашки чая и отнесла одну Брюсу. Он был без очков. Вид у него был от этого немного растерянный, так что я нашла их возле матраса и осторожно надела на него. Он наморщил курносый нос, и очки сели на место.
Поднимая голову, чтобы отхлебнуть чаю, он каждый раз тихонько постанывал. На половине чашки он откинулся назад и глубоко вздохнул.
— Очень больно, дядя Брюс?
— Жить можно, — сказал он. — Но с трудом. А теперь иди, детка, а то мне нужно будет сходить в туалет, а я без брюк. Ах ты господи, как же я тут буду без пижамы, без зубной щётки, бритвы, чистых трусов…
— Без пижамы вы уже обошлись, щётку можете взять мою, бритвы есть у мамы и у Мартины, а вот трусов для вас у нас, пожалуй, и правда не найдётся!
Я пошла наверх с маминым чаем. Она как раз покормила и переодела Солнышко. Использованные подгузники мы теперь приспособились складывать в полиэтиленовые пакеты.
— Пожалуй, мне стоит сейчас пойти помыться, — сказала мама, зевая. — Пойду займу ванную, пока вы туда не набились и не извели всю горячую воду.
Но не успела она спустить ноги с кровати, как кто-то из девочек пробежал через лестничную площадку в ванную. Мы слышали, как её рвало, хотя она включила воду, чтоб заглушить звуки.
— Господи, — сказала мама, — это Мартина.
— У неё же желудок расстроен, помнишь, она говорила? Её вчера тоже рвало.
— Я догадываюсь, почему её рвало. Какой тут ко всем чертям желудок!
— Мама, ты сердишься?
— Да, черт возьми, я на неё зла как не знаю что! Я ей сто раз говорила быть поосторожнее. Ну почему она меня никогда не слушает? — Мама стукнула кулаком по подушке. Солнышко удивилась и заплакала. — Успокой его, Дикси. Мне надо сказать Мартине пару слов. — Мама кинулась в ванную.
Я услышала, как ахнула Мартина, когда хлопнула дверь. Мама начала кричать. Мартина тоже. Похоже, начинался Бриллиантовский скандал по полной программе. Джуд и Рошель сонно заворчали.
— Дикси, все в порядке? — окликнул меня Брюс снизу. — Что там за вопли?
Я спустилась. Брюс лежал в прихожей, для приличия завернувшись в одеяло, похожий на гигантскую гусеницу.
— Что происходит? — простонал он.
— Мама злится на Мартину. — Я помолчала. Не такая уж я была непонятливая. — Наверное, у неё будет ребёнок.
Брюс посмотрел на меня с недоумением.
— Она же только что родила!
— Да не у мамы! У Мартины.
— Так ведь она же совсем ещё девочка! — Похоже, Брюс был в ужасе. — Она ещё в школу ходит! Как можно так себя не беречь! Это ж надо, загубить себе жизнь ещё до того, как она началась!
— Я не загубила себе жизнь! — закричала Мартина, выскакивая из ванной.
Она стояла на верху лестницы, худенькая и дрожащая в своей тоненькой рубашке, с растрёпанными волосами. Она была совсем не похожа на мою властную старшую сестру Мартину в нарядной причёске, макияже, обтягивающих джинсах и остроносых туфлях. Она казалась сейчас младше Джуд, младше Рошель, почти такой же маленькой, как я.
— Да как вы смеете говорить, что я загубила себе жизнь! Что вы знаете про нас с Тони! Мы друг друга любим. Вы-то небось никогда не любили. Да такой старый урод все равно ни одной женщине не нужен. На вас смотреть жалко! Вам так одиноко у себя, что вы вцепились в нас, как пиявка, и присосались к моей дуре сестрице.
— Заткнись, Мартина Бриллиант, или я тебе сейчас двину в рожу! — закричала я, кидаясь вверх по лестнице. — Это я вцепилась в дядю Брюса. И я не дура. Дура ты, что забеременела.
— У Мартины будет ребёнок? — На площадку выскочила Рошель.
— Отлично! Мама, это все ты и твоя лужёная глотка! Теперь вся семья знает про мои дела! — с бешенством сказала Мартина.
— Это теперь мои дела, — сказала мама. — Это мне теперь придётся ухаживать и за тобой, и за твоим ребёнком. Как будто мне со своими детьми мало забот.
— Смешно слушать! — огрызнулась Мартина. — Ты о себе-то не способна позаботиться, не то что о нас. Ты только посмотри на нашу семейку в этом кошмарном доме в самом поганом квартале на всю Англию! Девчонки совсем одичали. Джуд дерётся, Рошель шляется со всяким хулиганьём, Дикси вся грязная и бегает босиком. Молодец, мама. Ты действительно умеешь позаботиться о семье.
— Уймись, Мартина, — сказала подоспевшая Джуд. Она подошла к маме и обхватила её за талию. — Не обращай на неё внимания. Она вовсе так не думает, ей просто худо.
— Именно так я и думаю. Мы все знаем, что это правда, — не унималась Мартина. — Как ты можешь меня поучать, мама? Ты посмотри на себя и на своих парней. То есть извини — на уже не твоих парней, на всех наших отцов.
— Закрой пасть, Мартина, — сказала Джуд.
— Как она может посмотреть на моего отца, если он умер? — Рошель пожала плечами.
— А моего отца она и так видит. Иногда, — сказала я.
— А отец маленького? Можешь мне не рассказывать сказки про художника. Это было что, любовь на одну ночь? Ты небось даже имени его не знаешь! Неудивительно, что тебя весь Блечворт звал потаскухой, — продолжала Мартина.
Мы все так и замерли. Этого слова мы не произносили никогда, даже между собой. Мы уставились на маму. Мы думали, она сейчас набросится на Мартину. Но мама просто застыла как оглушённая. По щекам у неё потекли слезы.
