Но взгляните теперь на рис. 14 и заметьте, как радикально меняется положение вещей, если мы растягиваем этот гастрономический эпизод во времени, изменив скорость потребления. Когда один кусочек отделен от другого больше чем десятью минутами (в данном случае 15), привыкания не происходит, и это означает, что каждый кусочек хорош так же, как и предыдущий, и ложка супа с олениной никогда не принесет вам больше удовольствия, чем кусочек куропатки. Другими словами, если бы вы ели достаточно медленно, разнообразие было бы не только излишним, но и действительно дорого бы вам стоило, потому что ложка супа всегда приносила бы удовольствия меньше, чем еще один кусочек куропатки.
Итак, сидя с другом в воображаемом ресторане, вы заказали два блюда, чтобы съесть их одновременно. Вы понимали, что между двумя кусочками еды времени у вас будет немного, и потому захотели разнообразия – для остроты жизни. Но когда метрдотель попросил вас выбрать блюда на год вперед, вы снова захотели разнообразия. Зачем же, когда у вас уже имелось время? Вините в этом пространственную метафору (рис. 15). Поскольку вы думали о блюдах, отделенных друг от друга временем, воображая при этом блюда, отделенные друг от друга пространством в несколько дюймов на столе перед вами, вы сочли, что мысль, верная для отделенных пространством блюд, будет верной и для блюд, отделенных временем. Когда они отделены пространством, есть смысл искать разнообразия. Кто, в конце концов, захотел бы сидеть за столом, на котором стояли бы двенадцать одинаковых порций куропатки? Мы находим удовольствие и в серебряной посуде, и в деревянной, и даже в пластиковой, потому что хотим – и должны хотеть – разнообразия среди альтернатив, которые дает каждый момент. Проблема в том, что, когда мы рассуждаем посредством метафоры и думаем о дюжине следующих друг за другом обедов в дюжине следующих друг за другом месяцев так, как если бы они были дюжиной блюд, выстроенных перед нами на длинном столе, мы ошибочно трактуем последовательные альтернативы как одновременные. Ошибкой это будет потому, что на стороне последовательных альтернатив уже имеется время, и значит разнообразие делает их скорее менее, чем более приятными.
Отсчет от сейчас
Поскольку время так трудно вообразить, мы представляем его себе порой как пространственное измерение. А порой и вовсе не представляем. К примеру, когда мы воображаем будущие события, то мысленно рисуем определенных людей, места, слова и действия, но очень редко – время, в котором эти люди в этих местах будут разговаривать и действовать. Мысленный образ, возникающий при воображении супруги, изменившей вам в Новый год, весьма похож на мысленный образ измены, случившейся в Пурим, Хэллоуин или православную Пасху. Действительно, образ вашей супруги в постели с почтальоном в Новый год изменится разительно, если вы замените супругу парикмахером или постель – беседой, но не изменится вовсе, если вы замените Новый год Днем благодарения. Эту последнюю замену произвести на самом деле практически невозможно, поскольку в мысленном образе, увы, нечему меняться. Просматривая мысленный образ, мы можем увидеть, кто делает, что делает и где, но не когда он это делает. Мысленные образы вообще вневременные
[53]
.
Так как же мы решаем, какие чувства будем испытывать во время неких грядущих событий? Ответ таков – обычно мы представляем себе, какие чувства испытывали бы, произойди это событие сейчас, а затем вносим некоторые поправки с учетом того факта, что «сейчас» и «потом» – все-таки не одно и то же. Например, спросим у гетеросексуального подростка, какие чувства он испытал бы, появись сейчас на пороге его дома какая-нибудь рекламная красотка в бикини, ласковая и отчаянно нуждающаяся в массаже. Реакцию его можно будет увидеть тут же. Он заулыбается, глаза у него расширятся, зрачки сузятся, щеки запылают, и все другие части тела отреагируют, как велено природой. Задав тот же вопрос другому подростку, но заменив «сейчас» на «через 50 лет», мы увидим примерно такую же первоначальную реакцию. И даже можем заподозрить на миг, что этот второй подросток, будучи полностью поглощен мысленным образом босоногой богини с пухлыми губками, попросту не понял того, что сей гипотетический случай предлагается только через полвека. Но дадим ему немного времени – скажем, несколько сотен миллисекунд. Когда это время пройдет, мы заметим, что первый порыв энтузиазма схлынет – юнец осознает дату предполагаемого события, сообразит, что девушки имеют одни желания, а дедушки – другие, и придет к справедливому выводу, что явленье на пороге прелестной нимфетки, должно быть, не возбудит его в преклонном возрасте так, как возбуждает в перегруженном тестостеронами настоящем. Его первоначальный подъем и последующий спад вполне отчетливо говорят о том, что, когда его попросили вообразить будущее событие, сначала он представил его себе так, как если бы оно происходило в настоящем, и лишь потом сообразил, что случится оно в будущем, когда неумолимые годы уже скажутся и на его зрении, и на его либидо.
Почему это имеет значение? В конце концов, подросток все же взял в расчет тот факт, что «сейчас» и «через 50 лет» – это не одно и то же. Так кого волнует, что задумался он об этом лишь после того, как был на миг пригвожден к месту дивным мысленным виденьем прекрасной девицы? Меня волнует. Да и вас должно волновать. Представляя себе событие, происходящее сейчас, а потом осознавая, что произойдет оно позже, и корректируя свою реакцию, подросток использует метод вынесения суждений, который весьма распространен, но неизбежно ведет к ошибкам
{165}. Чтобы понять природу этих ошибок, рассмотрим результаты исследования, во время которого добровольцев просили высказать свои предположения относительно того, сколько африканских стран входит в ООН
{166}. На вопрос этот их просили ответить не сразу, а используя метод «подъема и спада». Часть добровольцев должна была сказать, больше этих стран или меньше, чем десяток, а другая часть – больше их или меньше, чем 60. Другими словами, им дали произвольную стартовую точку и попросили корректировать ее, пока они не достигнут правильной конечной точки – в точности как подросток использовал образ прекрасной девушки, явившейся в настоящий момент, в качестве стартовой точки для своего суждения («Я страшно возбужден!»), а затем откорректировал его, дойдя до конечной («Но если мне будет 67, когда это случится, я, наверное, буду возбужден совсем не так, как сейчас»).
