– Чем вы занимаетесь, Натали? У вас свой бизнес?
– Ну что вы, – рассмеялась она через силу, от души
надеясь, что ее глаза не начали похотливо блестеть. – Я не приспособлена к
тому, чтобы самостоятельно заниматься бизнесом. Живу на деньги мужа.
– У вас есть дети?
– Нет. Но я надеюсь, что будут.
Ей принесли кофе с десертом «Мирабелла», а Джеральду –
огромный бифштекс.
– Вы раньше бывали в этом городе? – спросил он.
– Нет, в первый раз приехала.
– У вас здесь друзья или дела?
– Скорее дела, – улыбнулась она.
– Но здесь есть кто-нибудь, кто занимался бы вами? Я
имею в виду, показал бы вам город, исторические памятники, музеи. Здесь есть
очень красивые места и музеи прекрасные, поверьте мне, я за месяц весь город
наизусть изучил.
– Нет, мной никто не занимается, но мне это и не нужно.
У меня здесь еще не решенное дело, но я его выполню обязательно и поздно ночью
уеду обратно, в Москву. Так что мне развлекаться некогда. Да и не хочется,
честно говоря. Настроения нет.
– У вас проблемы, Натали?
«О господи, – испугалась Наталья, – все-таки не
уследила, дала прорваться настроению. Чего себя-то обманывать, настроение
испортилось не оттого, что у меня муж сидит, а оттого, что я хочу этого
чернокожего до обморока, до судорог, до истерики. Черт, до чего же он мне
нравится!»
– Что вы, Джеральд, никаких проблем, я вообще на
редкость благополучная особа. Просто этот город кажется мне неуютным,
неухоженным, холодным, мне здесь не нравится и хочется побыстрее уехать.
Она умолкла и принялась ложкой ковырять желеобразный десерт,
розовый с голубыми и зелеными цветочками из крема. Когда она снова подняла
глаза, то по лицу журналиста было видно: он понял все. На губах его играла
улыбка, одновременно мягкая и приглашающая и в то же время чуть ироничная.
Белой русской женщине смерть как захотелось черного мужчину. Обыкновенный
сексуальный голод плюс тяга к экзотике. Почему бы и нет, в конце концов. Тем
более она сегодня ночью уедет, и никаких проблем.
* * *
Без пяти шесть Наталья Досюкова снова стояла перед
административным зданием колонии, где ее муж отбывал наказание за умышленное
убийство. После железных объятий Джеральда все тело болело и казалось ей одним
сплошным синяком. Они занимались любовью в его гостиничном номере, не тратя
времени на слова и обещания. У них было около полутора часов, и они провели их
в страстном молчании, прерываемом только тяжелым дыханием и редкими стонами. В
половине пятого Наталья выскочила из постели, забежала на несколько минут в
ванную, оделась и умчалась на вокзал. Джеральд не задавал ей никаких вопросов,
почему и куда ей нужно ехать на электричке, но уже у самой двери, когда Наталья
выходила из номера, сказал:
– Если до отхода поезда в Москву у тебя останется
свободное время – ты знаешь, где меня найти. Я буду рад тебя видеть.
Она только кивнула, в глубине души совершенно уверенная в
том, что непременно прибежит к нему вечером, когда вернется в город из поселка
со странным названием – Киркомбинат. Обзывая себя похотливой сукой, Наталья
ехала в электричке и прикидывала, в котором часу может окончиться трехчасовое
свидание с Женей, на платформе остановилась у расписания и посмотрела, когда
идут поезда в город после двадцати двух часов…
Наконец ее привели в узкую неуютную, словно наполненную
слезами и муками тысяч и тысяч матерей и жен, комнату для свиданий. С
замиранием сердца прислушивалась Наталья к шагам за дверью, ожидая увидеть
вместо своего мужа разбитого болезнями старика с почерневшими от чифиря зубами.
Чтобы хоть чем-то занять дрожащие руки, она стала выкладывать из сумки продукты
и аккуратно расставлять их на столе, а теплые вещи стопочкой сложила на стуле.
Наконец дверь открылась.
Это был он, все тот же Евгений Досюков. На миг Наталье
показалось, что она участвует в каком-то нелепом спектакле, где Женя по роли
должен был побрить голову и напялить черную робу и черный ватник. Но это только
на время спектакля, а потом он снимет все это, наденет свой обычный костюм из
дорогого магазина и повезет ее, Наталью, ужинать в ресторан.
Он по-прежнему гордо держал голову, по-прежнему смотрел на
нее ласково и чуть насмешливо, и глаза его были по-прежнему ясными, а зубы –
белыми и ровными. Единственное, что отличало его от прежнего Жени, – голод
и зверский аппетит. Ни разу за все четыре года, что они прожили вместе, не
видела Наталья, чтобы он так безудержно запихивал в себя продукты.
Она терпеливо ждала, пока он насытится.
– Как ты, милый? – спросила она. – Тебе очень
плохо здесь?
Он удивленно взглянул на нее.
– А кому же здесь может быть хорошо? Конечно, мне
плохо. Но я не собираюсь ждать восемь лет, пока правосудие очухается. Я буду
бороться за свою свободу и доказывать свою невиновность. И я очень рассчитываю
на твою помощь. Деньги у нас, слава богу, есть, так что нанимай самых лучших
адвокатов, пусть пишут жалобы, пусть поднимают журналистов, пусть обращаются в
Комиссию по правам человека. Я не собираюсь тут сидеть за преступление,
которого не совершал.
По ее лицу пробежала тень, и это не укрылось от Евгения.
– Ты что, не веришь мне? Ты думаешь, я убил Бориса? Ну
скажи же, скажи мне, что ты считаешь меня убийцей, и я не стану приставать к
тебе со своими просьбами. Как-нибудь обойдусь.
В эту секунду он был так похож на себя прежнего – резкого,
жесткого, преуспевающего, безжалостного, что Наталье стало казаться, что она
сходит с ума. Может быть, ничего не было? Может, ей все приснилось – и арест, и
следствие, и суд, и даже сегодняшний день?
– Что ты, Женечка, я верю тебе. Если бы я считала тебя
убийцей, я бы не вышла за тебя замуж, когда ты был под следствием. Я же сделала
это, потому что верила в твою невиновность. И хотела, чтобы все вокруг знали: я
не считаю тебя преступником. И я сделаю все, что нужно, чтобы тебя оправдали.
Три часа тянулись невыносимо долго, ей все время приходилось
искать темы для разговора, и темы эти почему-то так быстро иссякали…
– Как у тебя со здоровьем? – заботливо спрашивала
она.
– Порядок, делаю зарядку, поддерживаю форму. Не
беспокойся, я глупостями не увлекаюсь.
– Ты не чифиришь?
– Я не сумасшедший, – усмехался он. – И себя
не на помойке нашел.
– Тебя здесь не обижают? Знаешь, мне рассказывали, что
в колониях есть паханы, мужики, шестерки, обиженные, в общем, целая иерархия. И
не дай бог впасть в немилость у пахана, тогда совсем жизни не будет, а то и
убить могут. Это правда, Женя? Я так боюсь за тебя.
– Правда, Ната, правда, но ты за меня не бойся. Главное
в жизни деньги, у кого они есть, тот и пахан. У меня много денег, и не только в
Москве, а по всей России и даже за рубежом. Это ни для кого не секрет, деньги у
меня законные и конфискации не подлежат. Стало быть, обижать меня никто не
станет. Ты у мамы бываешь?
