– Хорошо, – вступил Ольшанский, – оставим эту
тему. Вернемся к вашему сыну, Галина Ивановна. Скажите, пожалуйста, вы читали
его произведения?
– Разумеется, – гордо ответила Параскевич. –
Я читала их раньше всех, Ленечка всегда приносил мне рукописи, еще до того, как
показывал их в издательство.
– В критических статьях о книгах вашего сына
неоднократно отмечалось, что Леонид Параскевич – тонкий и глубокий знаток
женской психологии, женской души. Вы согласны с этим утверждением?
– Безусловно, – твердо заявила она.
– Тогда расскажите нам, пожалуйста, откуда он получил
все те знания, которые помогли ему стать автором женских романов. Он мужчина.
Опыт общения с женщинами у него, если верить вашим словам, минимальный. Откуда
же он все это знает? Когда и при каких обстоятельствах научился он так хорошо
понимать женщину?
Галина Ивановна попалась в заранее расставленную ловушку.
После всего, что она тут понарассказывала, уже нельзя было апеллировать ни к
Светлане, ни к знакомым девушкам и женщинам, сказав, что у Ленечки их всегда
было много, потому что он был красивым юношей и пользовался успехом. Этот номер
уже не проходил, и Галине Ивановне скрепя сердце пришлось назвать двух женщин,
которые были увлечены Леонидом и даже, похоже, сумели обратить на себя его
внимание. Во всяком случае, приходя в гости к матери без жены, он неоднократно
звонил им.
Настя была вполне удовлетворена результатами допроса и уже
собралась было уходить, оставив Ольшанского наедине с Галиной Ивановной, как
вдруг ее внимание привлекла одна фраза:
– Ленечка не простит мне, что я выдала его сердечную
тайну. Он сурово накажет меня за это.
– Извините, я не поняла.
Настя вернулась к столу и снова села напротив Параскевич.
– Вы пользуетесь услугами медиумов?
– Нет. С чего вы взяли?
– Из ваших слов можно сделать вывод о том, что вы
вступаете в контакт с покойным сыном. Я просто хотела уточнить.
– Нет-нет, что вы, – замахала руками Галина
Ивановна. – Я не верю в загробный мир и всякие такие вещи. А насчет того,
что Ленечка не простит, это так, образное выражение. С языка сорвалось.
Но от Насти не укрылось, что Галина Ивановна Параскевич стала
мучнисто-бледной. И это ей совсем не понравилось.
* * *
Светлана Параскевич припарковала старенькие «Жигули» возле
издательства и вошла в подъезд, неся в руках толстую папку. Теперь она сама
будет вести все переговоры с издателями. У Лени никогда не хватало характера
послать их всех подальше с их нытьем, жалобами на финансовые трудности и
слезными мольбами отдать за смехотворный гонорар очередной роман, на котором
издательство «наварит» не меньше восьмидесяти тысяч. Долларов, разумеется. Леня
был добрым и мягким и никак не мог переступить через собственный характер, хотя
и понимал, что давно пора это сделать. Что ж, теперь это за него сделает его
жена, вернее, вдова.
– Света? – несказанно удивился директор
издательства, увидев ее. – Какими судьбами? Разве мы остались должны вам
за последнюю книгу? По-моему, мы полностью рассчитались, нет?
– Да, – кивнула она. – За ту книгу вы с нами
полностью рассчитались. Но есть новая. Леня закончил ее в тот день, когда его
убили. Могу предложить ее вашему издательству. Если хочешь, конечно.
– Боже мой! – взвился директор. – И ты еще
спрашиваешь! Конечно, хочу. Мы будем счастливы издать еще один роман великого
Параскевича. Ты только представь: роман, последнее слово в котором было
написано за три часа до трагической гибели. В момент расхватают. Тысяча
долларов тебя устроит? За предыдущую книгу мы заплатили Леониду девятьсот, но
за эту, поскольку она все-таки последняя, – тысячу. Идет?
Светлана встала и взяла со стола папку с рукописью.
– Ты ничего не понял, Павлик, – ласково сказала
она. – А раз ты ничего не понял, то и разговаривать нам с тобой не о чем.
До свидания.
Она сделала шаг к двери, как вдруг Павел выскочил из-за
стола и метнулся ей наперерез.
– Ну, подожди, Света, куда ты? Мы ж с Леней сто лет
были знакомы, можно же как-то по дружески… Ну сколько ты хочешь? Тысячу двести?
Тысячу триста?
– Я хочу двадцать пять тысяч долларов, Паша. И
торговаться с тобой я не буду ни при каких условиях. Или ты берешь эту книгу за
двадцать пять тысяч, или я отношу рукопись в другое издательство. И не смей мне
рассказывать о том, какой ты бедный. При тираже в сто пятьдесят тысяч
экземпляров себестоимость одной книги не превышает восьмисот рублей, потому что
вы нашли дешевую типографию где-то в Клинцах. Оптовикам вы отдаете их по две
тысячи, таким образом, на каждой книжке вы получаете тысячу двести рублей
прибыли. При тираже в сто пятьдесят тысяч – сто восемьдесят миллионов. А вы,
насколько я знаю, с оптовиками не связываетесь, у вашего издательства есть
собственная сеть реализации, вы ее сколотили на паях с четырьмя другими
издательствами. И продаете вы каждую книжку по пять-семь тысяч рублей.
Поскольку с арифметикой у меня в школе было все в порядке, то торговаться с
тобой, Паша, я не буду. Или двадцать пять, или я ухожу.
– Хорошо, хорошо, не кипятись. – Павел
успокаивающим жестом взял ее под руку и подвел к креслу. – Ты же
понимаешь, сумма настолько велика, что я не могу решить вопрос в течение двух
минут, ни с кем не посоветовавшись. Оставь рукопись, редактор ее посмотрит, и,
если мы ее одобряем и принимаем, мы вернемся к обсуждению вопроса о гонораре.
Зачем же сейчас копья ломать, если неизвестно, будем ли мы вообще издавать
книгу. А вдруг она плохо написана и никуда не годится? Кота в мешке покупать?
Губы Светланы изогнулись в саркастической усмешке, небольшие
глазки сощурились и стали казаться совсем маленькими.
– Паша, Паша, – укоризненно покачала она
головой. – Ничему тебя жизнь не учит. Все, друг мой, разговор окончен.
Рукописи Параскевича не нуждаются в одобрении и редактировании, это знает вся
издательская Москва. Рукописи моего мужа принимают не глядя и тут же запускают
в набор, а ровно через два месяца они выходят в свет. Может быть, ты не знаешь,
что его книги лежат на прилавках не больше двух недель, а потом их днем с огнем
не достать? Может быть, для тебя новость, что каждая его новая книжка
раскупается мгновенно? И еще одно, Пашенька. Может быть, плохие мальчики,
которые работают в твоем издательстве, скрыли от тебя, что делают «левые»,
неучтенные тиражи Лениных романов? В выходных данных книг стоит тираж сто
пятьдесят тысяч экземпляров, а на самом деле напечатано триста тысяч. За сто
пятьдесят, указанных в выходных данных, вы отчитываетесь перед налоговой
инспекцией, а прибыль за остальные сто пятьдесят идет вам в карман. Господи,
Паша, какие у тебя глазки-то круглые! Что, не знал, что ли? Ты воздух-то
выдохни из живота, ведь лопнешь сейчас. Вы вместе с остальными четырьмя
издательствами сосали из Лени кровь целых пять лет, пользовались тем, что он не
мог вам отказать, прикидывались его друзьями, а друзьям принято помогать в
беде. Теперь все, дружок, малина ваша кончилась. Леня молодой был совсем и
безумно талантливый, и вы думали, что он еще много лет будет вас радовать
сказочными прибылями, он ведь сочинял легко и быстро. Поэтому эксклюзивные
права вы у него покупали только на шесть месяцев со дня сдачи рукописи. Зачем
вам больше, думали вы, если он через шесть месяцев новую вещь напишет, так
лучше же новую издать, чем переиздавать старую, тем более что вы тираж-то зафигачили
будь здоров какой, что официальный, что левый, все женское население России
отоварилось. А к сегодняшнему дню все эксклюзивные права у вас кончились.
Осталось только право на последнюю книжку, которая вышла месяц назад, но и это
право через три месяца кончится, а вам с него все равно никакого навару, у вас
же тиражи огромные, так что затевать переиздание сразу же после первого издания
бессмысленно. Все, пуфик ты плюшевый. Теперь ничего дешевого вы на Лене не
сделаете, это я вам обещаю. У него вышло двадцать шесть книг, у меня в руках –
двадцать седьмая, самая дорогая, потому что закончена, как ты справедливо
заметил, ровно за три часа до трагической гибели. И не думай, котик жирный, что
я тебе папку оставлю. Я заберу ее с собой и жду вашего решения до вечера.
Телефона у меня пока нет, поэтому сегодня вечером я сама тебе позвоню, и если
ты не скажешь, что готов заплатить за рукопись столько, сколько я сказала, то
завтра я предложу ее Игорю, потом Нугзару, потом Левушке, потом Анне. Вас
пятеро пауков, охвативших всю Москву, а может быть, и всю Россию. И кто-нибудь
из вас непременно купит рукопись и станет еще богаче. А остальные будут палец
сосать.
