– Вы знаете, я ведь прямо умирала, – хохотала
Рюхина, цветущая молодая женщина, недавно родившая в законном браке прелестного
малыша. – Засыпала, положив его книгу под подушку, любовалась
фотографиями, их же на каждой книжке печатали. С ума сходила. Знаете, раньше
девушки в актеров и поэтов влюблялись, а теперь времена изменились, теперь
влюбляются в писателей. Правда, раньше и женских романов не было.
– Как Леонид Владимирович отреагировал на ваш первый
звонок?
– О, он был настоящим джентльменом. Сказал, что тронут
вниманием, что ему очень приятно и так далее. Спросил, какие из его книг я
читала и какие мне больше всех понравились. Потом извинился, сказал, что у него
очень мало времени, записал мой телефон и спросил, когда он может мне
позвонить, чтобы поговорить более подробно. Я прямо обалдела от счастья.
– И что дальше?
– Он позвонил мне через два или три дня, видно, ему
было удобно разговаривать, потому что он никуда не торопился и очень подробно
меня выспрашивал буквально по каждой книге: что понравилось, что не
понравилось, на каком месте я догадалась, чем дело кончится, устроил ли меня
финал или мне хотелось бы чего-то другого. Словом, разговаривал со мной как с
большой, честное слово. Полный восторг!
– Вы с ним лично встречались или общались только по
телефону?
– Встречались, конечно.
– Как часто?
– Да бог с вами, какое там часто! – снова расхохоталась
Ольга. – Четыре раза всего встретились. В первый раз он мне цветы подарил
и по парку со мной погулял часа два. Во второй раз ходил со мной по Ленинским
горам, но уже без цветов. Тоже все про свои книги со мной разговаривал. В
третий и четвертый раз приводил меня к себе, его жена как раз куда-то уезжала,
в командировку, кажется. Полчаса секса и снова три часа разговоров. Я поняла,
что он мной совсем не интересуется, что его интересуют только его книги. Он
меня в качестве эксперта употреблял. Я хоть и молодая была, глупая, но не до
такой уж степени, чтоб не сообразить. Я ему тогда и сказала, мол, Леня, не
мучай себя, если тебе хочется со мной про книги разговаривать, то давай будем
по телефону общаться. А то ты время стараешься выкроить, когда жены нет, сам
нервничаешь, я боюсь – одним словом, сплошная нервотрепка и никакой радости. Вы
бы видели, как он обрадовался! Как ребенок, когда ему говорят, что в школе
карантин и можно сидеть дома и уроки не учить.
– И как развивались ваши отношения после этого?
– Да, в общем-то, никак. Из дому ему не всегда удобно
было звонить, так он звонил мне, когда к матери приходил. Ох и ненавидел он ее,
я вам скажу!
– Как вы сказали? – насторожилась Настя.
– Я говорю, мать свою, Галину Ивановну, он не
переносил.
– Откуда вы знаете? Леонид прямо говорил об этом?
– Нет, что вы, кто ж про такое прямо скажет. Но заметно
было. Он ведь передо мной не стеснялся, я же ему чужая совсем была, да и
договорились, что встречаться больше не будем. Так что не стыдно.
– Приведите пример, пожалуйста.
– Ну… – Она задумалась. – Вот, например, звонит он
мне из автомата и говорит: «Оля, я сейчас еду в издательство, часа через два
освобожусь и попрусь к этой кикиморе. Так что с шести до семи жди моего
звонка». Или вот другой пример. Приходит он к родителям, звонит мне,
разговариваем мы с ним, и вдруг он говорит: «Минуточку подожди, пожалуйста». И
начинает с матерью разговаривать. Да, мамуля, нет, мамуля, ну что ты, мамуля,
конечно, мамуля. Потом снова ко мне обращается: «Знаешь, Оль, для этой суки большая
жизненная удача, что я с самого начала стал показывать ей рукописи. Меня так и
подмывает вывести в книге персонаж, списанный с нее, и выплеснуть наконец
открытым текстом все, что я о ней думаю. Взял бы псевдоним, она бы и не узнала
никогда, что это я написал, а прочитала бы как о посторонней женщине и, может
быть, хоть что-нибудь поняла бы. Ведь она меня поедом ест всю жизнь, а свято
уверена, что делает мне во благо. Вот ты думаешь, она сейчас ко мне с чем-то
срочным подходила, чего нельзя было бы потом обсудить? Да ничего подобного.
Чушь какую-то спрашивала. А ей важен сам факт, что она подошла – и, с кем бы я
ни разговаривал, я всех пущу побоку и на нее переключусь, потому что она –
самый главный человек в моей жизни. Потешила свое самолюбие, крови напилась,
как вампир, и, умиротворенная, пошла отца догрызать. Господи, Оля, если б я
мог, я бы убил ее».
– Скажите, Оля, как долго длился этот ваш телефонный
роман?
– Да месяцев шесть-семь, наверное.
– По чьей инициативе вы прекратили общение?
– По моей. Я встретила человека, за которого теперь
замуж вышла, и переехала к нему. Сами понимаете, вести длинные телефонные
переговоры стало сложно. Мы с моим женихом вместе учились, так что по вечерам и
дома вместе были.
– И как давно это случилось?
– Ну как… Игорьку уже годик и три месяца, вот и
считайте. Года два с половиной назад, наверное.
– А ваш муж не мог узнать о ваших отношениях с
Параскевичем?
– От кого же? – искренне удивилась Ольга. – Я
ему не говорила, Леня с ним незнаком, а больше никто и не знал.
– Вы ошибаетесь, знала еще Галина Ивановна.
– Господи, а ей-то зачем моему мужу об этом
рассказывать? Тем более найти меня не так просто, я фамилию поменяла да
переезжали мы два раза после свадьбы. И потом, я своего мужа знаю, он бы
обязательно у меня спросил, если бы узнал что-нибудь. Он совсем молчать не
может, когда его что-то переполняет, знаете, характер такой бывает, когда из
человека прямо выплескивается любая информация. Да он пяти минут не вытерпит. И
вообще все это давно было, кого это волнует…
Настя не могла не согласиться с Ольгой Рюхиной. А что
касается Галины Ивановны, то новой фамилии Ольги она действительно не знала,
так что вряд ли могла связаться с ее мужем. Да и зачем? Собственному сыну
напакостить? Бред.
* * *
Встреча со второй из названных Галиной Ивановной женщин
заставила Настю крепко задуматься. Людмила Исиченко была очень странной особой.
Настю она встретила в желтом. Желтыми были узкие обтягивающие брюки, короткая
куртка на «молниях», длинный шарф из шифона и даже заколка в волосах. Цвет был
интенсивным, напоминающим пуховую желтизну цыплят, и совершенно не шел Людмиле.
Ее смугловатое лицо с ранними морщинами казалось от обилия желтого еще более
смуглым и старым.
Поведение ее было столь же эксцентричным. Впустив Настю в
квартиру, она тут же зажгла свечку, прошла в комнату первой и начертила перед
собой в воздухе большой крест.
– Если вы пришли с недобрыми намерениями, крест защитит
меня, – пояснила Исиченко, видя изумление на лице гостьи.
Настю кольнуло недоброе предчувствие. Сначала Галина
Ивановна допускает случайные обмолвки о том, что, дескать, Леня ее не простит,
теперь эта Исиченко явно демонстрирует приверженность разным мистическим
учениям и обрядам.
