– Какое это имеет отношение к Леониду?
– Никакого, поэтому я и спрашиваю. Есть или нет?
– Есть двоюродные сестры отца, но они уже старые.
– А ваши родители?
– Умерли. Давно уже.
– У этих двоюродных сестер есть семьи, дети?
– Да, конечно. Но я не понимаю…
– И не надо. Кем были ваши родители, чем занимались?
– Отец был искусствоведом и коллекционером, очень
известным.
– Значит, вы – богатая наследница?
– Это все предназначалось Леониду.
– А если бы вы не встретили Параскевича?
– Я должна была его встретить, это было предначертано
свыше.
«О боже, – взмолилась Настя, – дай мне силы это
вынести. Если она еще раз вякнет про предназначение, я задушу ее собственными
руками».
– Ваши родственники знали о наследстве?
– Разумеется. Они много раз заговаривали со мной об
этом, но я им объяснила, что все это принадлежит тому единственному мужчине…
Из квартиры Исиченко Настя вышла обессиленная, словно только
что разгрузила на овощебазе вагон картошки. По дороге в городскую прокуратуру
она пыталась сложить из полубредовых высказываний Людмилы более или менее связный
рассказ. Ей все время мешало желание отделить бред от реалий, но в конце концов
Настя поняла, что занятие это пустое, поскольку пришла к твердому убеждению,
что, кроме очевидного бреда и вполне реальных событий, здесь имел место
какой-то ловкий обман, который и не позволяет четко отделить сумасшествие от
действительности, цементирует их, сплетает в единое целое.
На следователя Ольшанского было жалко смотреть, его скрутил
очередной приступ гастрита, который заставлял Константина Михайловича сидеть за
столом ссутулившись и не давал ему расправить плечи.
– Ты не обращай на меня внимания, – проскрипел он
несчастным голосом, когда Настя разохалась по поводу его болезненного
вида. – Я уже съел все, что причитается, – и аллохол, и смекту, и
фосфалюгель, теперь остается ждать, когда подействует.
– А когда подействует? – с сочувствием спросила
она.
– Минут через двадцать, если повезет.
– А если не повезет?
– Начну глотать по новой. Рассказывай, что нового
узнала.
– Константин Михайлович, у нас в процессе отработки ревности
выплыла одна странная особа – Исиченко Людмила Борисовна. Во-первых, она
совершенно сумасшедшая, и это сильно нас с вами ограничивает. Верить ей нельзя,
допрашивать ее нельзя, с ней вообще нельзя иметь дело. Во-вторых, если она не
сумасшедшая, то она вполне могла убить Параскевича, ревность там, судя по
всему, безразмерная и неконтролируемая. В-третьих, она могла убить Параскевича
и в том случае, если она все-таки сумасшедшая, мотив у нее, как я уже сказала,
был весьма мощный. И в-четвертых, Исиченко действительно больная женщина, но
Параскевича убила не она, а ее родственники, которые позарились на наследство.
Исиченко весьма, как выяснилось, богатая наследница, но имела намерение все это
положить к ногам гениального романиста. Вот такой салат «оливье».
– Это не салат, это стрихнин какой-то, –
поморщился Ольшанский. – Вот только сумасшедших нам с тобой и не хватает,
давно что-то их не было. Слушай, а она что, совсем того? Или, может, только
чуть-чуть?
– Константин Михайлович, я в психиатрии дилетант, но
даже мне понятно, что Исиченко невменяема. Но это только в том случае, если она
не врет. Она вполне может оказаться гениальной актрисой. Бред у нее
систематизированный, то есть логичный, внутренне связанный, охватывающий целый
ряд внешних событий и дающий им объяснение. При этом она хорошо ориентируется в
окружающей действительности, так что все это вполне можно было бы причислить к
бреду воображения, если бы не одно «но». У нее галлюцинации. Ей, видите ли,
является призрак покойного Параскевича и ведет с ней долгие душещипательные
беседы. Исиченко утверждает, что накануне гибели Параскевич позвонил ей и
высказывал идеи необходимости собственной смерти, после которой он сможет
соединиться с ней навечно. Теперь смотрите, какие картинки я вам буду рисовать.
– Страшные картинки-то? – поинтересовался
Ольшанский, морщась от очередного приступа боли.
– Жуть. Значит, так. Явление первое. Родственники,
раздосадованные тем, что богатейшая коллекция живописи и антиквариата уйдет
какому-то писаке, принимают соответствующие меры. Поскольку Людмила ни от кого
своих бредовых идей не скрывает, более того, она как бы даже гордится ими, то
родственнички, естественно, полностью в курсе дела. Они звонят ей по телефону,
имитируют голос Параскевича и просят помочь уйти из жизни. Текст может быть
примерно таким: «Любимая, я должен соединиться с тобой, но это возможно только
в том случае, если такого-то числа до наступления полуночи я умру. Помоги мне.
Я не могу сам уйти из жизни, религия запрещает самоубийство и считает это
грехом. Возьми оружие, оно будет лежать там-то и там-то, и жди меня на
лестничном балконе в доме по такому-то адресу…» Ну и так далее. Если текст
будет хорошо вписываться в бредовую систему Исиченко, она вполне может всему
поверить. В крайнем случае можно проконсультироваться у психиатра. Людмиле в
любом случае ничего не грозит, судебно-психиатрическая экспертиза признает ее
невменяемой, и суд отправит ее на принудительное лечение. После этого через
определенное время оформляется опека над утратившей дееспособность Исиченко, и
дело в шляпе. Все денежки плавно перетекают к родственникам.
– Все это отлично, но ведь те, кто позвонил Людмиле,
должны были понимать, что она может перепроверить их слова. Представь себе,
через полчаса после звонка она сама звонит Параскевичу и спрашивает: «Милый, я
забыла, где должен лежать пистолет?» И все, обман раскрыт.
– Не-а. Параскевич за несколько дней до смерти переехал
в новый дом на окраине Москвы, и там не было телефона. Так что Исиченко при
всем желании не могла бы ему позвонить.
– Но она могла прийти к нему.
– Не могла. Я же сказала, он только что переехал.
Причем нового адреса он ей не давал, поскольку вообще старался скрыться от нее.
– Ладно, твоя взяла. Рисуй следующий пейзаж.
– Следующий пейзаж у нас разворачивается на фоне
безумной любви Исиченко к Леониду Параскевичу. Поняв, что он не собирается
оставлять жену, она вполне самостоятельно приходит к выводу о том, что мерзавцу
не место среди живых. Никто ее не подбивает и не обманывает, она приобретает оружие
и подстерегает неверного на лестничной площадке возле лифта. Весь вопрос только
в том, больна она или здорова. Ведь выдаваемый ею бред может оказаться
симуляцией. Но тогда нужно признать, что возникает пейзаж номер три, совершенно
кошмарный, на разгадывании которого мы с вами, Константин Михайлович, все мозги
до дыр протрем.
– Ой, напугала, – замахал руками
Ольшанский. – Мне, например, терять нечего, у меня и так в голове одни
дыры остались.
