– Видите ли, бред у Людмилы Исиченко появился не
сегодня и не вчера. Идея овладела ею достаточно давно, во всяком случае, год
назад она приходила домой к Параскевичу и рассказывала его жене о том, что
Леонид предназначен ей свыше. Если допустить, что Людмила совершенно здорова,
то придется признать, как это ни прискорбно, что мы имеем дело с тщательно
срежиссированной мистификацией, которая началась чуть ли не полтора года назад.
Кому это нужно? Какова цель? Кто получает от этого выгоду? У меня ум за разум
заходит. Ведь жизнь Параскевича кажется абсолютно открытой, в ней нет ни тайн,
ни темных пятен, ни подозрительных знакомых – ну совсем ничего. Безумно
талантливый застенчивый мямля, который не умеет сказать «нет» и послать
подальше, задавленный деспотичной матушкой и исподтишка ненавидящий ее,
позволяющий себе робкие сексуальные излишества, но в основном только для того,
чтобы покопаться в душе очередной женщины и набраться новых знаний, которые он
не без успеха потом использует в очередном романе. Кому нужно полтора года
вести облаву на такого человека? Кому он мог помешать?
– Эка ты, Каменская, горазда вопросы-то
задавать, – покачал головой следователь. – Вот иди домой, выспись и
подумай как следует над ответами. А чего? Вопросы ты ставишь абсолютно
правильные и грамотные, вот и попробуй на них ответить.
– Ну, Константин Михайлович… – Настя даже задохнулась
от возмущения, потом от души рассмеялась. – Тогда разрешите Мише Доценко
встретиться с женой Параскевича.
– Это еще зачем?
– Пусть он поговорит с ней на тему ревности. Понимаете,
если Светлана изменяла мужу, то она скорее признается в этом мужчине, чем
женщине.
– Да ну?
– Вот вам и «да ну», – передразнила она. –
Мишаня – красавец, каких поискать, я его все время на таких мероприятиях
использую. Замужние женщины очень часто признаются ему в супружеских изменах,
потому что за этим кроется вполне очевидный подтекст: я не очень-то привязана к
своему мужу, так что тебе, черноглазый котик, вполне может обломиться. Если
Миша сумеет понравиться женщине, она ни за что не станет притворяться
целомудренной, если таковой на самом деле не является, сто раз проверено.
– Слушай, Настасья, ты мне так голову заморочила, что
даже гастрит испугался и отступил. Делай как знаешь.
* * *
Когда дверь за женщиной из милиции закрылась, Людмила
Исиченко схватила веник и совок и принялась исступленно подметать в комнате и
прихожей, потом схватила тряпку и тщательно вымыла полы, двигаясь от окна в
комнате к входной двери.
– Чтобы ты никогда сюда не возвращалась, –
бормотала она, – и пусть твой дух отвратит тебя от моего дома.
Закончив уборку, она сняла желтый костюм и надела точно
такой же, но фиолетовый, который шел ей еще меньше. В фиолетовом она казалась
совсем старухой. Леонид велел ей принимать чужих людей только в желтом, а с ним
самим общаться только в фиолетовом. Людмила не смела ослушаться, она
боготворила Параскевича и считала его своим повелителем. Вчера он обещал
появиться между восемью и девятью вечера, но она начинала готовиться к его
появлению заранее: переодевалась, ставила на стол семь свечей, которые
следовало зажечь в первые же минуты после его прихода.
Она достала из коробки семь новеньких свечек, а из ящика
старинного серванта – семь подсвечников, расставила их на столе в том порядке,
которого требовал Леонид, и начала ждать. Уселась в кресло и погрузилась в
тупое оцепенение. Ровно в восемь вечера раздался телефонный звонок.
– Я иду к тебе, – прошелестел далекий и неземной
голос. – Готовься и жди меня, я иду к тебе…
Людмила вскочила с кресла и судорожно заметалась по
квартире. Нужно выключить лампы и люстры, Леонид не переносит яркого света.
Зато в момент его появления непременно должна звучать месса си минор Баха. В
большой комнате стоит музыкальный центр с четырьмя колонками, колонки следует
поставить особым образом, чтобы звук концентрировался в том месте, на которое
указывал Леонид. Она быстро повернула акустические колонки так, как нужно,
включила музыку на полную мощность, погасила свет и стала напряженно ждать.
Леонид возник, как всегда, неожиданно. Ни разу не удалось ей
уловить момент, когда он возникал в ее комнате. Вот только что его не было, и
вдруг – стоит по другую сторону стола. Людмила кинулась зажигать свечи, когда
седьмая свеча загорелась, она повернула ручку и уменьшила громкость мессы.
– Сегодня ко мне еще раз приходили из милиции, –
быстро сказала она, боясь, что Леонид может исчезнуть, а она не успеет
посоветоваться с ним насчет самого главного.
Так уже бывало раньше, иногда он беседовал с ней минут по
десять-пятнадцать, а иногда уходил почти сразу после появления.
– Зачем? Что они хотели?
Голос его был тихим и каким-то неземным, и Людмиле
приходилось сильно напрягаться, чтобы слышать его. Леонид не разрешал выключать
музыку, он только позволял делать ее совсем тихой, но церковная музыка все
равно должна была звучать. И подойти поближе к нему Людмила не могла, хотя
Леонид и предлагал ей это. Она боялась. Они всегда стояли по разные стороны
стола, разделенные семью горящими свечами, и Людмила любовалась самым
прекрасным на свете лицом. Она готова была все отдать за право смотреть на него
двадцать четыре часа в сутки.
– Они спрашивали, не говорил ли ты мне, кто тебя убил.
– И что ты им ответила?
– Ничего. Я ничего им не сказала.
– Ты согрешила, – сурово и тихо произнес
Леонид. – Не для того я ушел из жизни, чтобы идти по вечности рядом с
лживой грешницей. Ты должна была признаться во всем.
– Но как я могла, – залепетала Людмила, не сводя
глаз с обожаемого лица.
– Ты должна была признаться. И если ты не сделала этого
сегодня, то сделаешь это завтра. На тебе лежит великая вина за болезнь Светланы
и за то, что ты пыталась ее убить. Я пожалел тебя тогда и никому не сказал,
из-за чего у нее случилось нервное расстройство, а ведь я мог бы всем
рассказать, что ты пыталась ее убить, что ты проникла в мой дом, принеся с
собой огромный мясницкий нож. Но я пожалел тебя и предал Светлану, которая ни в
чем не виновата. Врачи думали, что у нее были галлюцинации, что ей привиделась
женщина с ножом, а я промолчал и не сказал, что это было в действительности.
Она перенесла очень тяжелое лечение, она так страдала, бедная невинная жертва,
и виноваты в этом мы. Ты и я. Эта вина лежала на нас тяжким бременем, и поэтому
мы не могли быть вместе в земной жизни. Один из нас должен был уйти отсюда в
лучший мир. И снова я пожертвовал собой, я оставил больную и беспомощную
Светлану одну и ушел в мир мертвых. А ты? Что сделала ты, чтобы искупить свой
грех?
– Я помогла тебе, – пробормотала Людмила. – Я
сделала все, как ты велел. Разве этого недостаточно, чтобы заслужить право быть
всегда рядом с тобой?
– Ты должна очиститься от скверны греха. – Голос
призрака стал еще тише, и Людмила вся обратилась в слух. – Ты должна
признаться во всем и покаяться. Иначе не будет покоя ни мне, ни тебе. Твоя
расплата будет суровой, но ты должна быть к этому готова.
