– Понимаю, – кивнула Настя. – Твои
соображения достойны внимания, но я не улавливаю, какой совет тебе от меня
нужен. Подписывать соглашение с Поташовым или нет?
– Правильно. Но я тебя немножко знаю и знаю, что тебе
для этого нужно чуть больше информации.
– Продолжай, – сказала она напряженным голосом,
потому что уже почуяла, к чему ведет Стасов.
– И я хочу, чтобы ты эту информацию получила, прежде
чем будешь мне советы давать.
– Надо полагать, ты намекаешь на мои дружеские
отношения с Иваном? Ты хочешь, чтобы я у него спросила, зачем он лезет в это
дело?
– Настасья Павловна, я тебя обожаю за твой острый ум.
– Лучше б ты любил меня за отвратительный характер.
Почему ты ветчину не ешь? Невкусная?
– Вкусная, но сыр вкуснее. Я вообще сырная душа, мне
нужно было мышью родиться.
– Крысой, – подсказала Настя.
– Не груби старшим. Зато ребенок у меня сыр не ест, ей
бы копченой колбаски – и она счастлива. За возможность целыми днями читать
книжки и жевать сырокопченую колбасу она душу продаст. И в кого она такая
уродилась? Точно не в меня. Не в меру умная и не в меру толстенькая.
– Сколько ей?
– Восемь. В марте девять исполнится. Между прочим,
можешь меня поздравить, я месяц назад женился.
– Да ну? Серьезно?
– Абсолютно.
– Ой, Владик, поздравляю. Я очень рада. На ком?
– На ком и собирался, на Тане Образцовой из Питерского
УВД. Смех смехом, но, когда она с моим ребенком идет рядом, их все принимают за
мать и дочь. Жутко похожи. Обе кругленькие, пухленькие, глазки серые, волосы
светлые.
– А как твоя бывшая к этому отнеслась?
– Удивилась до смерти. По ее представлениям, я должен
был до гробовой доски ее любить и по ней страдать. По-моему, она до сих пор в
себя не пришла от изумления.
– А девочка? Как она с Татьяной?
– Великолепно. Лиля влюбилась в нее даже раньше меня.
Она же первая с Таней познакомилась.
– Ну, дай тебе бог, Стасов. Я правда очень рада за
тебя. И за Татьяну тоже.
– Разве вы знакомы? Что-то ты не говорила об этом.
– Лично незнакомы, но я ее статьи в бюллетене
следственного комитета читала. Она у тебя умная – просто страх.
– Эй, ты, ладно пугать-то! – засмеялся
Стасов. – Я и сам боюсь. Но ты меня от главного не отвлекай, тоже мне,
хитрая нашлась. Будешь с Иваном разговаривать?
Настя помрачнела.
– Владик, не хочется мне. Как-то это все… Не знаю.
Некрасиво, что ли. Пакостно, будто исподтишка. Не заставляй меня.
– Так не надо исподтишка, Настенька, разве я тебя об
этом прошу? Поговори с ним открыто. Я же знаю, твой главный козырь – прямота,
перед ней все пасуют.
– А сам не можешь?
– Не могу. Во-первых, я не умею так прямо действовать,
как ты. Характер не тот. А во-вторых, у меня с Иваном отношения не те. Он был
моим начальником, но и все. А с тобой он вроде как дружит.
– Стасов, ну ты сам подумай, какая может быть дружба у
генерала из МВД и майора с Петровки?
– Но вы же ходите гулять по воскресеньям, это все
знают.
– Да? И что говорят?
– Кто что. Одни говорят, что вы любовники, другие – что
ты ему таскаешь информацию про муровские дела, наушничаешь, одним словом.
– А третьи? Или третьих нет? Фантазии не хватает?
– Настя, перестань. Да мало ли кто что говорит! Я же
знаю, что вы не любовники и ты не сплетни ему пересказываешь во время этих
прогулок. Значит, у вас нормальные человеческие отношения, проникнутые взаимным
доверием и симпатией. Чувствуешь, как формулирую? Во мне погиб стилист.
– Ладно, стилист. Уговорил. Сколько времени ты можешь
потянуть с ответом?
– Я сказал Поташову, что должен подумать несколько
дней. Спешки ведь нет никакой, человек все равно уже сидит. А сегодня суббота…
– И ты что же, намекаешь, что завтра я должна ни свет
ни заря продирать глаза и тащиться в Измайловский парк на свидание с Иваном?
Мне завтра к десяти утра надо быть на работе, значит, по твоей милости я все
утро должна провести бегом. Ну ты садюга, Стасов!
– Настенька, золотая, драгоценная! Ну хочешь, я тебя
завтра утречком на машине до парка довезу? А потом от парка до Петровки. Проси
что хочешь.
Настя прикинула, сколько минут сна она выиграет, если поедет
на машине. Получилось не больше пятнадцати, но и это ценно, если учесть, как
тяжело ей вставать, когда за окном еще совсем темно. Она тяжело вздохнула и
стала звонить генералу Заточному. Конечно, идти на прогулку ей смертельно не
хотелось. Но Стасову надо помочь. Для чего же существует милицейское братство,
если не для того, чтобы выручать друг друга.
* * *
Наталья Досюкова еще раз тщательно пересчитала деньги. Пачка
поменьше – Поташову для заключения контракта с частным детективом, пачка побольше
– Виктору Федоровичу. Разложив деньги по конвертам, она подсела к телефону.
– Виктор Федорович, это Наташа.
– Рад слышать, голубушка, – пророкотал низкий бас
в трубке. – Как вы съездили?
– Нормально.
– Как супруг? Держится?
– Не то слово, Виктор Федорович. Он готов бороться за
свое освобождение. Как вы думаете…
– Спокойно, голубушка, не паникуйте. Это так быстро не
делается. Вы все успеете, если поведете себя с умом. Вы должны быть только
рады, если ваш любимый муж окажется на свободе. Разве нет?
– Конечно, но…
– Наташенька, ну что вы, ей-богу? Вы же теперь его
жена, законная жена. Вы ведь именно этого хотели, если я не ошибаюсь? Нет
никаких причин для беспокойства. Ни малейших. Возьмите себя в руки и радуйтесь
жизни. У вас для меня есть что-нибудь?
– Да-да, я все приготовила. Когда вам удобно со мной
встретиться?
– Давайте завтра, если нет возражений.
– В котором часу?
– Завтра воскресенье, не будем спешить, выспимся как
следует и созвонимся. Буду ждать вашего звонка в районе двенадцати. Годится?
– Хорошо, Виктор Федорович. До завтра.
– Спокойной ночи, Наташенька, и не волнуйтесь ни о чем.
Все будет в порядке, я вам обещаю.
Глава 6
В воскресенье, в день выборов в Государственную Думу, Сергей
Николаевич Березин проснулся ни свет ни заря. Впервые за неделю, прошедшую с
момента возвращения Ирины из санатория, он встал раньше ее.
Мероприятие в среду прошло прекрасно. Березин даже не
предполагал, какой интерес проявят журналисты к нему и его жене, и с внутренней
дрожью ждал в четверг и пятницу газеты. Разумеется, он спросил Ирину, сколько
интервью она дала и что говорила, но рассказ Ирины – это одно, а подача
необъективного журналиста – совсем другое.
