«Все верно, – подумала Настя. – Были такие
свидетели, они живут на четырнадцатом этаже. В тот вечер вернулись с банкета».
– Еще какие машины помните?
– Еще… Еще была длинная такая машина, я не знаю, как
она называется. Ее поставили чуть дальше, мне с балкона была видна только часть
капота.
– И кто на ней приехал?
– Мужчина с собакой. Она все время лаяла.
– Большая собака?
– Нет, крошечная, он ее на руках нес.
«И это было. Господи, неужто она сама убила? Эх, все бы
преступления так раскрывались! Убийца помучился-помучился да и признался через
три недели. И что мне теперь с этой убийцей делать? Она же совершенно
сумасшедшая. Не сажать же ее в камеру, она там всех с ума сведет или сама
что-нибудь отмочит».
– Людмила, вы хорошо понимаете, что у нас с вами тут
происходит? Вы признаетесь мне в совершении тяжкого преступления. И если суд
сочтет вас виновной, вам грозит суровое наказание.
– Да, я понимаю, – спокойно ответила Исиченко, но
блеск ее глаз Насте не понравился.
– Вы готовы повторить ваше признание в присутствии
следователя и подписать протокол, в котором будут записаны ваши слова?
– Я готова, если это недолго.
Настя быстро набрала номер телефона Ольшанского. Его жена
сказала, что Константин Михайлович тоже «отсиживает» на работе, но в
прокуратуре Настя его не застала. Она дозванивалась по нескольким телефонам,
пока наконец ей не сказали, что Ольшанский выехал на какой-то избирательный
участок, потому что некто позвонил и сообщил, что там заложена бомба. Настя
совершенно растерялась, она плохо представляла себе, как должна поступить.
– Людмила Борисовна, вы могли бы написать все то, о чем
сейчас мне рассказали?
– А следователь?
– Я не могу его найти, он выехал на происшествие.
Конечно, я хотела бы, чтобы вы его дождались, но раз вы просили долго вас не
задерживать, то на всякий случай напишите признание собственноручно.
– Хорошо, – вздохнула Исиченко. – Если так
надо, я напишу.
«Грош цена этому признанию, даже собственноручно
записанному. Единственная улика – это совпадение деталей. Если бы она
призналась сразу, можно было бы поработать со следами. А через три недели да
при такой погоде – какие уж там следы…»
– В чем вы были одеты в момент убийства?
– В куртке, – удивленно подняла глаза Исиченко.
– В какой именно?
– Черная кожаная куртка на меху.
– Где она сейчас?
– Дома, висит в шкафу.
– Мы должны будем ее изъять.
– Конечно, если так нужно.
«Уже хорошо, – перевела дух Настя. – На куртке
должны остаться следы пороха. Если их там не окажется, значит, ее признание –
чистая «липа». Или бред больного воображения, или она кого-то выгораживает,
кого-то, кто вертит ею, как безмозглой куклой».
– Какое было оружие? Пистолет или револьвер?
– Но я же его оставила там, возле Леонида. Разве вы его
не нашли?
– Нашли.
– Тогда почему вы спрашиваете?
– Так положено, правила такие.
– Пистолет.
– Какой марки?
– Я не разбираюсь. Но он был с глушителем.
– А вы точно уверены, что пистолет? Вы же не
разбираетесь.
– Леонид сказал, что будет спрятан пистолет. И потом, я
же знаю, у револьверов барабан, а у пистолетов – магазин.
– Вы держали оружие голыми руками или в перчатках?
– В перчатках.
– Где они сейчас?
– Дома.
– Их мы тоже должны будем изъять.
– Пожалуйста, если нужно.
«Еще легче. Интересно, почему она не выбросила перчатки? С
курткой понятно – дорогая вещь, жалко. Но перчатки-то! Зачем она хранит их
дома? Неужели чувство самосохранения у нее полностью притупилось? Или она не
читает детективов и не знает, что на перчатках, как и на коже рук, остаются
частицы пороха? А еще следы смазки…»
– Где был спрятан пистолет? В каком месте?
– Между дверьми, которые ведут с балкона на лестницу.
Они тоже двойные, и между ними, в глубине, есть такая ниша. В этой нише лежала
коробка, а в ней – пистолет.
– Какая коробка? Опишите ее.
– Как же я могу ее описать? – удивилась
Исиченко. – На лестнице лампочки не горели, там было совершенно темно, я
ее на ощупь нашла. Леонид сказал, что она там будет, она там и была.
– Ну, хотя бы примерно. Из-под обуви, из-под торта? На
что она была похожа?
– Не из-под торта, это точно. Коробки от торта обычно
квадратные, а эта была как будто из-под обуви, но какая-то не такая…
– В чем именно не такая?
– По размеру похожа, а на ощупь другая. Не шершавая, а
гладкая.
«Черт бы ее взял, эту убийцу-шизофреничку. При осмотре
действительно нашли коробку, и именно там, где она говорит. Коробка из-под
магнитофона, оклеенная глянцевой яркой бумагой. На экспертизу ее не посылали,
решили, что просто кто-то выбросил. Если Исиченко кто-то инструктировал, то это
должен быть очень умный и предусмотрительный человек, который сообразил, что на
лестнице было совершенно темно и разглядеть коробку она не могла. Если бы она
сейчас сказала мне, что коробка была из-под магнитофона, я бы моментом уличила
ее во лжи».
Настя замолчала, а Людмила снова склонилась над столом и
продолжила творить собственноручное признание в убийстве. «Как плохо, что нет
Ольшанского! И где, интересно, эта коробка? Не дай бог, выбросили… Кто ж мог
предполагать, что она имеет отношение к преступлению».
Настя вспомнила, что сегодня видела в буфете эксперта Олега
Зубова, и потянулась к телефону. Олег – известный Плюшкин, никогда ничего не
выбрасывает, у него все годами копится, зато ничего не пропадает.
– Олежек, у меня к тебе нескромный вопрос, –
начала она.
– Через буфет, – тут же последовал ответ эксперта.
– Хорошо, как скажешь. Только ответь мне, пожалуйста, у
тебя ничего нет по убийству Параскевича?
– Это писателя, что ли?
– Угу.
– Не, Настасья, писателем я не занимался.
– А кто?
– Баба Света. Она тогда дежурила, на место выезжала. Ты
ж ее знаешь, она над теми образцами, что сама собирает, как курица над
цыплятами, трясется. Никому экспертизу не доверяет делать, все сама.
– Ее сегодня, конечно, нет, – обреченно вздохнула
Настя.
