– Значит, не останетесь? Твердо решили ехать
домой? – спросил Иван Алексеевич, выходя вместе с ней в прихожую.
– Поеду, – кивнула она. – Не люблю спать на
чужих диванах, даже если они удобнее моего.
– Я вас отвезу.
Они спустились вниз и сели в светлую «Волгу» Заточного.
– Кажется, сын на вас обиделся, – заметила
Настя. – Когда он меня встретил на улице, то сказал, что вы вместе с ним
меня проводите. А поехали без него.
– Это потому, что он неправильно себя ведет. Он должен
был извиниться перед вами, но не сделал этого. Если бы он извинился, я позволил
бы ему участвовать в нашем разговоре, и инцидент был бы исчерпан. И,
разумеется, провожать вас мы поехали бы вместе. Но он не извинился. Так что
пусть сейчас мучается подозрениями в наш с вами адрес.
– Подозрениями? Вы о чем, Иван Алексеевич?
– Да ладно вам, Анастасия, вы же понимаете, что наши с
вами коллеги могут придумать сколько угодно сплетен, объясняющих наше
знакомство и дружбу, но у шестнадцатилетнего парня версия может быть только
одна. На другие у него ума и опыта еще не хватает. Если бы вы остались у нас,
он мог бы быть уверен, что мы спим в разных комнатах. Если бы я взял его с
собой провожать вас, он бы знал, что, доведя вас до двери квартиры, мы с ним
повернулись и отправились домой. А так у него полная иллюзия, что мы
просто-напросто от него отделались. Уверяю вас, он сейчас сидит и на часы
смотрит, прикидывает, сколько времени ехать до вашего дома и сколько обратно.
– Но он же не знает, где я живу.
– Вот именно. Поэтому, когда бы я ни вернулся, он так и
не узнает, задержался я или нет.
– Неужели вам его не жалко? Ведь ребенок нервничает.
– Пусть. Он не сможет повзрослеть, если не будет
нервничать и переживать.
– Даже по таким пустякам?
– Даже. Кстати, отношения отца с женщинами и
собственная оценка этих отношений – это не такой уж пустяк. Переживания и
страдания по этому поводу делают человека мудрее.
На машине дорога из Измайлова до Настиного дома была совсем
короткой, и на Настю снова накатил оглушающий ужас перед пустой темной
квартирой. Заточный заметил, как напряглось ее лицо, когда он притормаживал
возле подъезда.
– Еще есть время передумать, Анастасия, – сказал
он, внимательно глядя на нее. – Может быть, все-таки вернемся к нам?
– Нет. – Она покачала головой. – Я должна
справиться сама. Спасибо вам за все, Иван Алексеевич, и за гостеприимство, и за
ужин, и за разговор, и за сочувствие. И за предложение переночевать у вас. Я
вам очень благодарна. Но я должна сама.
Шел первый час ночи, поэтому Заточный поднялся вместе с ней
на лифте и проводил ее до квартиры.
– В последний раз спрашиваю, – сказал он, когда
Настя доставала из сумки ключи. – Не вернетесь?
– Нет.
– Тогда спокойной ночи.
– Спокойной ночи, Иван Алексеевич.
Дома ей стало совсем тошно. Она боялась выключить свет и в
этот момент впервые подумала о том, что люди, которым являются покойники, вовсе
не обязательно должны быть сумасшедшими.
* * *
Утро понедельника принесло следователю городской прокуратуры
Ольшанскому массу неожиданностей. О самоубийстве Людмилы Исиченко он узнал еще
вчера, а утром, едва он вошел в кабинет, ему позвонила эксперт Касьянова.
– Костя? – громовым басом проорала она в
трубку. – Ты что, твою мать, голову людям морочишь?
Она была лет на десять старше Ольшанского, помнила его юным,
начинающим следователем, робеющим и неумелым, и еще в те далекие времена
ограждала его от постоянных попыток коллег втянуть молодого, неопытного Костика
в какую-нибудь грязную попойку с обилием водки, скудной закуской и
сомнительными бабами.
– Что твоя Каменская себе думает? – продолжала
кричать Светлана Михайловна. – Заставила меня вчера чуть не до ночи сидеть
на работе, а сама усвистала черт знает куда и даже позвонить не соизволила,
тоже мне барыня.
– Погоди, Светлана Михайловна, давай сначала, я ничего
не понял.
– Так она что, ничего тебе не сказала? Она с тобой
разговаривала вчера?
– Нет. Я с ее начальником разговаривал, с Гордеевым. У
них там ЧП произошло, свидетельница по делу Параскевича отравилась прямо у
Каменской в кабинете.
– Ох ты! – посочувствовала Касьянова. –
Бедная девка, достанется ей теперь. Родственники этой свидетельницы обязательно
начнут права качать, дескать, Каменская своими придирками и попытками обвинить
до припадка довела. Знаем, проходили через это. Погоди, Костик, так ты про
коробку-то знаешь или нет?
– Не знаю я ни про какую коробку.
– Тогда в двух словах. При осмотре места убийства
Параскевича на лестнице была обнаружена пустая коробка из-под магнитофона. Я ее
на всякий пожарный прихватила, но, поскольку ты к ней отнесся пренебрежительно
и никаких экспертиз по коробке не назначал, она у меня так и валяется в шкафу,
в целлофанчик упакованная. И вот вчера звонит мне твоя Каменская и просит
посмотреть коробку на предмет оружейной смазки и вообще насчет того, что в ней
лежало оружие. Я говорю: Костя знает? Почему он сам не звонит? А она отвечает,
дескать, ты на происшествие выехал, она тебя найти не может, а ей надо срочно.
Ну, срочно так срочно, я все дела побросала и давай коробку эту вшивую
обнюхивать да облизывать со всех сторон. Все сделала, все написала, кинулась ей
звонить – а ее и след простыл. Даже не поинтересовалась результатами, домой
ушла. Ух и злая я была вчера! Но теперь-то, конечно, понятно, почему она не
позвонила. Не до того было.
– Спасибо тебе, Михална, хороший ты человек. Слушай-ка,
мы там с тобой ничего не нарушили?
– В смысле чего?
– В смысле коробки этой. В протокол она внесена? А то
потом скажут, что мы с тобой ее нашли неизвестно где и к делу прицепили. Я
что-то не помню, на труп ведь не я выезжал, я дело только сутки спустя принял.
– Какой же ты, Костик, мерзкий! – фыркнула
Касьянова. – Да я на своей экспертной работе двоих детей вырастила и
старшего внука уже в школу отправила. Я ж, когда работать начала, даже замужем
еще не была. А ты мне такие вопросы задаешь. Не стыдно тебе?
– Стыдно, Михална. Это я так, на всякий случай.
Только он повесил трубку и принялся наконец снимать пальто,
телефон опять принялся надрываться. Ольшанский с тоской посмотрел на бумаги,
намокшие от растаявшего снега, накапавшего с рукава пальто, и снова снял
трубку.
– Константин Михайлович! – раздался голос,
заставивший следователя вздрогнуть. – Это Галина Ивановна Параскевич. Мне
необходимо с вами встретиться. Я буду у вас ровно через сорок пять минут.
– Минутку, Галина Ивановна. Через сорок пять минут я
вас не смогу принять. У меня вызваны люди.
