Светлана говорила не торопясь, очень спокойно, в ее голосе
Нугзар не слышал ни волнения, ни возмущения, ни гнева. Он понял, что она
тщательно подготовилась к разговору и произносит сейчас фразы, которые уже
произнесла мысленно, и, может быть, не один раз.
– Прости, Светлана, – быстро встрял Бокучава в
паузу, которую сделала женщина, прикуривая сигарету. – Я признаю, что
поступил не подумав. Но мне и в голову не могло прийти, что этим я нанесу тебе
такой ущерб, что из-за этого у тебя будет столько хлопот и неприятностей. Я
готов искупить свою вину, только скажи, что я должен сделать. Хочешь, я возьму
на себя все судебные издержки, если твоя свекровь подаст на тебя в суд?
– Хочу.
Светлана выпустила дым и уставилась немигающими глазами в
темные, похожие на маслины глаза Нугзара.
– Что еще я могу сделать, чтобы загладить свою
оплошность?
– Ты должен дать мне слово, что в печати по поводу
Параскевича и его жены не появится ни одной фразы, не согласованной со мной. Ни
одному журналисту ты не будешь заказывать рекламные публикации, не поставив
меня в известность. Более того, поскольку твоего слова мне недостаточно, я
хочу, чтобы об этом был заключен письменный договор по всей форме. И если ты,
Нугзар Бокучава, посмеешь его нарушить, я предъявлю тебе иск в судебном
порядке.
– За что? У нас свобода печати, – попытался
отшутиться издатель, которому все-таки стало не по себе. Он понял, что
совершенно не знает этой непредсказуемой женщины, не чувствует ее, а это
означает, что прогнозировать ее поступки он пока не может. Да, справиться с ней
будет непросто. – Каждый журналист вправе писать на любую тему, и его
нельзя заставить делать что-либо в угоду лично тебе.
– А я и не посягаю на свободу журналистов, – тонко
улыбнулась Светлана. – Я же буду иск предъявлять не им, а тебе, Нугзар. За
нарушение условий соглашения. А может быть, и им, например, иск о защите чести
и достоинства, или о клевете, или об оскорблении. А в приватной беседе разъясню
им, что ты должен был их проинструктировать, поэтому виноват в их неприятностях
только ты один. Запомни, дорогой, в жизни Леонида и в моей жизни есть множество
того, о чем нельзя писать со слов посторонних людей без риска нарваться на
неприятность. Писать о нас можно только с моих слов. Ты понял, Нугзар? Только с
моих. Тогда ты и твои приятели-журналисты могут быть гарантированы от ошибок.
Если они попытаются насобирать развесистую клюкву на чужих болотах, а ты их не
остановишь, что ж, пеняй на себя.
– Но ведь может так случиться, что какой-то журналист,
которого я и знать не знаю, сам захочет написать о Параскевиче. Мало ли что он
там накoрябает, что же, мне и за него отвечать?! – возмутился Бокучава.
– Да ладно тебе, – внезапно рассмеялась
Светлана. – А то я не знаю, как все это делается. Какому независимому
журналисту может быть интересен автор женских романов? Депутат Думы, министр,
президент, крупный банкир – это да, на этом можно сделать материал, после
которого о тебе заговорят. Если повезет, еще и прославишься, как Поэгли. А
Параскевич? Нет уж. Если про писателей и пишут, то только потому, что книгоиздатели
за это платят, вкладывая деньги в рекламу. Поэтому без твоего ведома эти статьи
не появятся, так что не делай мне тут невинные глазки.
– Погоди, Светлана, – не сдавался он. – Книги
Параскевича издаю не только я. Новый роман выйдет через месяц у Павла, он же
тоже может начать рекламную кампанию. И у Анечки, я знаю, еще несколько месяцев
действует общее право на переиздание двух книг, она тоже может предпринять
какие-то шаги, чтобы подогреть интерес читателя. Как быть с ними?
– Нугзар, ты ничего не понял, – досадливо
поморщилась она. – За все надо платить, и за право печатать посмертные
произведения великого Параскевича – тоже. Размер гонорара тут ни при чем, и
Анна, и Паша, и все остальные заплатят мне столько же, сколько заплатил ты. Но
тебе нужны и другие рукописи. И за то, что я принесу их тебе, а не им, ты и
должен заплатить. Вы все – одна шайка-лейка, хоть и считаетесь разными
издательствами, и не думай, что это большой секрет. Вот и неси ответственность
за всех. Поговори с ними, напугай, убеди, купи – делай что хочешь. Но запомни:
одно печатное слово во вред мне – и наши деловые отношения прекращаются и
переходят в область гражданского судопроизводства. Спасибо, Нугзар, обед был
очень вкусным.
Она поднялась и пошла через весь зал к выходу, провожаемая
восхищенными взглядами мужчин. Нугзар Бокучава смотрел ей вслед, вяло дожевывая
пересушенный ростбиф, и думал о том, что эту сучку надо зажать в ежовых
рукавицах, чтобы не выпендривалась. Конечно, характер у нее тяжелый, что и
говорить, и не просто тяжелый – паскудный, но дело того стоит. Надо во что бы
то ни стало на ней жениться, тогда она будет до самой смерти творить свои
романы, а он будет их издавать. Он станет эксклюзивным издателем этих книг. А
это очень большие деньги. Очень.
* * *
Кабинет у следователя Ольшанского был небольшим, поэтому,
когда вместе с Настей туда ввалился и широкоплечий Юра Коротков, сразу стало
тесно. Константин Михайлович выглядел спокойным, но то и дело сквозь деловитый
тон прорывались напряжение и раздражение.
– В таком виде мы не можем отправлять дело в
суд, – говорил он. – Чистосердечное признание – не аргумент, когда
человека нельзя допросить. Особенно если этот человек производит впечатление
психически нездорового. Это первое. Второе – причина убийства, как ее излагает
Исиченко, тоже выглядит весьма экзотично. С ходу в это поверить невозможно.
Поэтому нужно провести посмертную судебно-психиатрическую экспертизу как
Исиченко, так и Параскевича. То, что сделала эта женщина, конечно, говорит о ее
болезни. Но и то, о чем ее якобы попросил Параскевич, тоже не свидетельствует о
его чересчур здоровой психике. Каждое слово в показаниях Исиченко нужно
тщательно проверять. И третье. Речь идет о модном писателе. Мы не можем быть
уверены в том, что его убийство и ход расследования не заинтересуют широкую
общественность. И не дай нам бог, если окажется, что журналисты знают больше
нас. Главным образом, представляющими интерес являются два обстоятельства:
психическое здоровье самого Параскевича и вероятность организации им собственного
убийства, которое, по сути, является самоубийством, а также подлинное авторство
его романов. Эти два вопроса являются наиболее пригодными для скандальных
разоблачений и для желтой прессы, они наиболее соблазнительны для тех, кто
жаждет клюквенной чернухи, и поэтому в этих вопросах мы с вами должны
ориентироваться лучше любого журналиста.
– Боже мой, Константин Михайлович, – всплеснула
руками Настя, – с каких это пор вы стали бояться журналистов и обращать на
них внимание?! Вы же их в грош не ставите.
– Не ставлю, – подтвердил Ольшанский. – Но у
меня есть начальники, причем в количестве, явно превышающем мою выносливость. И
они-то как раз очень серьезно относятся к прессе, особенно если журналисты
пишут о том, что следствие чего-то не знает или на что-то не обратило внимания.
Поэтому я выношу постановление о производстве филологической экспертизы, а вы,
дорогие мои, хватайте ноги в руки и бегите искать все медицинские карты
Исиченко и Параскевича, с рождения и до последних дней. Найдите мне людей из окружения
Исиченко, которые замечали странности в ее поведении. Найдите людей, с которыми
в течение последних двух-трех недель перед гибелью общался Параскевич, и
выясните у них, не был ли он необычно подавленным, не высказывал ли намерений
прекратить бессмысленное существование и так далее. Сами знаете, что искать, не
маленькие. Начнем собирать материал для посмертной экспертизы их психического
здоровья. Как найдете карту – сразу же бегом ко мне за постановлением о выемке.
Анастасия, я знаю, девушка серьезная и всего боится, а ты, Коротков, так и
норовишь где-нибудь улику утащить без надлежащего оформления, а я потом голову
ломаю, как ее к делу пристегнуть, чтобы адвокат мне пальчиком не погрозил.
