Настя докурила сигарету, на цыпочках спустилась по лестнице
на два этажа ниже и только оттуда поехала на лифте. Ай да доктор!
* * *
До особняка в центре Москвы, где располагались
административные службы киноконцерна «Сириус», она добралась довольно быстро.
Стасова на месте не было, но девушка из соседнего кабинета, порхая по коридору
мимо Насти, прощебетала на ходу, что Владислав Николаевич где-то здесь, скорее
всего у шефа. Настя устроилась в когда-то мягком, а ныне продавленном чуть ли
не до пола кресле и достала предусмотрительно припасенную газету с кроссвордом.
Вписывая буквы в мелкие клеточки, она продолжала думать о странной реакции
Владимира Петровича Пригарина на ее визит. Нигде никакого криминала, а он
сначала испугался, а потом, только за ней закрылась дверь, кинулся звонить
какому-то Виктору. Не зря Владу не понравилось это совпадение с самого начала,
ох, не зря! Все-таки чутье у него развитое, тренированное.
– О чем задумалась? – послышался голос Стасова над
самым ее ухом.
– О том, что твой начальник, который дал тебе уйти на
пенсию, полный дурак, – ответила она, убирая кроссворд в сумку и вставая с
низкого кресла.
– Почему это? Нормальный мужик, дал мне уйти спокойно,
без выговоров и без нервотрепки.
– Был бы нормальный – ни за что бы тебя не отпустил. В
ногах должен был валяться, слезы лить, уговаривать остаться. А он? Взял и
отпустил тебя без звука, как будто такие, как ты, пачками на улице валяются и
по первому его свистку прибегут к нему работать.
– Ты чего, Настасья? – оторопел Владислав. –
Мороженого переела? Или кофе был некачественный? Ты чего такая заведенная?
– Да потому, что меня всегда злость берет, когда самые
лучшие от нас уходят, а наши начальнички смотрят вам вслед с отеческим укором,
вместо того чтобы взять ноги в руки и делать для вас хоть что-нибудь – квартиры
вам выбивать, премии, льготы. Обидно мне, понимаешь?
– Ну-ка пойдем.
Он крепко взял Настю за плечо и завел к себе в кабинет.
– Раздевайся, садись и рассказывай, с чего это тебя
посреди полного здоровья обиды начали грызть.
– Я была сегодня у Пригарина, – сообщила она, сняв
куртку и устроившись в удобном, на сей раз не продавленном кресле в
углу. – И могу тебя поздравить с тем, что твое сыщицкое чутье не утратило
остроты.
– Серьезно? Наш моложавый дедок чем-то тебе не угодил?
– Еще как не угодил. Он страшно перепугался моих
расспросов о родах Галины Ивановны Параскевич, а как только я вышла за дверь,
кинулся названивать какому-то Виктору. И эдак, знаешь ли, с претензией, мол,
что это значит, да почему, да отчего именно сейчас.
– Настасья, ты еще не устала морочить мне голову?
– Ты о чем? – не поняла она.
– О твоем визите к Пригарину. За каким, извини меня,
чертом ты к нему потащилась?
– А что? – испугалась Настя. – Я тебе дорогу
перешла? Ты что-то в отношении его планировал? Прости, Влад, я же не знала. Мы
договаривались ехать вместе, и я подумала, что…
– Я не об этом. Ты поехала к нему именно потому, что
твое чутье тоже тебе подсказывало что-то смутное. Тебе тоже не понравилось это
совпадение. И не нужно разыгрывать тут целый спектакль и делать из меня
гениального Эркюля Пуаро. Ладно, проехали, рассказывай про нашего доктора.
Настя пересказала Стасову свой разговор с Пригариным и почти
дословно воспроизвела его реплики в случайно подслушанном телефонном разговоре.
– Надо же, – покачал головой Стасов, – а мне
он с гордостью говорил, что всех своих рожениц в лицо помнит. Поставьте,
говорил, передо мной десять тысяч женщин, и я выберу среди них всех тех, у кого
детей принимал, ни одной не пропущу. А Галину Ивановну твою не вспомнил.
– Это не показатель. Он может считать, что у него
память отменная, а на самом деле – ничего особенного, просто самомнение
высокое. Или, может, в молодости память была хорошей, а сейчас сдавать сталa,
только не хочет признаваться в этом. Хотя, по идее, должно быть наоборот. Если
у него начался склероз, то все равно то, что он запомнил в молодости, должно в
памяти остаться, а вот с опознанием Досюкова он уже не был бы так уверен. Да не
в этом суть, Влад, бог с ней, с его зрительной памятью. Меня гораздо больше
интересует, чего он задергался и кому и зачем принялся названивать, когда я
ушла.
– Идеи есть?
– Не-а, ни одной. Придется искать методом среднепотолочного
тыка. Будем его провоцировать, чтобы понять, на что он реагирует наиболее
болезненно и кто такой этот Виктор. Но, боюсь, навешают мне за это мягких
подзатыльников. Ведь пока что нет никакой очевидной связи всех этих совпадений
и неувязок с убийством или самоубийством Параскевича.
– Намекаешь, что ли?
– Что ли. Стасов, я прошу тебя поехать со мной к моему
начальнику Гордееву.
– А он не кусается?
– Кусается. Но если я терплю, то и ты выдержишь. Это
больно, но не смертельно. Поедешь?
– Что с тобой сделаешь, – вздохнул Стасов. –
Не умею я женщинам отказывать. Ты чего смеешься?
– Я вспомнила, как Лешка стыдил меня за то, что я
попросила тебя отвезти меня в Чехов. Дескать, нахалка я бессовестная, занятого
человека напрягаю почем зря из-за собственной лени, он бы и сам мог меня
отвезти. А представляешь, что было бы, если бы я его послушалась? Знаешь,
Стасов, когда я думаю о том, на каком тоненьком волоске немыслимых случайностей
иногда подвисает наша сыщицкая удача, мне не по себе делается. Ведь если бы я
поехала без тебя, мы бы никогда не связали твоего свидетеля с моим потерпевшим.
А там, совершенно точно, что-то есть. Только я никак не могу придумать, что это
может быть. Всю голову сломала, от челюсти до макушки, а придумать не могу. Так
ты едешь со мной?
– Еду, еду, не ной, только минут через двадцать, ладно?
Мне нужно быстро решить один вопрос, доложить шефу, тогда и поедем.
Стасов умчался решать свой «один вопрос», оставив Настю в
кабинете в обществе двух телефонов, газеты с кроссвордом и нерешенной головоломки,
в которой переплелись роды Галины Ивановны Параскевич и свидетельские
показания, лежащие наряду с другими в основе обвинительного приговора по делу
Евгения Досюкова.
* * *
Накануне Нового года в школе, где училась Таня Григорьева,
было тихо и пусто, начались школьные каникулы. Директора на месте не оказалось,
но Юлову удалось отыскать завуча.
– А Андрей Георгиевич от нас ушел, – с сожалением
сообщила завуч.
– Давно?
– Месяца полтора назад. Представляете, как это бывает,
когда учитель уходит не то что посреди учебного года, а прямо посреди
полугодия, в разгар учебного процесса? Кошмар! Но причина у него была
уважительная, так что пришлось отпустить.
