Но как же трудно применять любой из этих принципов – не принимать во внимание эмоции, никогда не делать исключений, как бы вам этого ни хотелось, – в реальной жизни! Ватсону очень хочется верить только в лучшее в женщине, пленившей его, а все ее недостатки объяснять неблагоприятными обстоятельствами. Невоспитанный разум Ватсона упорно нарушает все правила умозаключений и восприятий, сформулированные Холмсом: сначала сделано исключение, затем дана воля эмоциям, и полностью утрачена холодная беспристрастность, о необходимости которой твердит Холмс.
С самого начала Ватсон склонен быть хорошего мнения о гостье. Уже в расслабленном, довольном настроении он ведет характерную шутливую беседу с соседом-сыщиком. И, к худу или к добру, влияние этого настроения сказывается на его суждениях. Это явление называется эвристическим аффектом: мы мыслим так, как мы чувствуем себя. В радостном и расслабленном состоянии мы воспринимаем мир более покладисто и менее настороженно. Ватсон чувствовал расположенность к гостье еще до того, как узнал о ее приходе.
И что же происходит после ее прибытия? То же, что и на вечеринке. Когда мы видим незнакомого человека, наш разум активизируется в соответствии с предсказуемой схемой, заранее определенной нашим прошлым опытом, нынешними целями, в том числе и мотивацией, и состоянием в данный момент. Когда мисс Мэри Морстен входит в дом 221В по Бейкер-стрит, Ватсон видит «молодую блондинку, хрупкую, изящную, одетую с безупречным вкусом и в безупречно чистых перчатках. Но в ее одежде была заметна та скромность, если не простота, которая наводит на мысль о стесненных обстоятельствах». Этот образ сразу же вызывает у Ватсона воспоминания о других знакомых ему юных хрупких блондинках – заметьте, не о кокетках, а о бесхитростных, простых, непритязательных девушках, которые не кичатся своей красотой, а облагораживают ее темно-серым платьем «без всякой отделки». И выражение лица Мэри стало для него «милым и располагающим, а большие синие глаза светились одухотворенностью и добротой». Ватсон завершает свой вступительный гимн словами: «На своем веку я встречал женщин трех континентов, но никогда не доводилось мне видеть лица, которое так ясно свидетельствовало бы о благородстве и отзывчивости души».
С места в карьер добряк-доктор переходит от цвета волос, лица и покроя платья к простирающемуся гораздо дальше суждению о характере. Внешний вид Мэри предполагает простоту; возможно, так и есть. Но делает ли он ее милой? Располагающей? Одухотворенной? Утонченной и чувствительной? У Ватсона нет никаких оснований выносить любое из перечисленных суждений. Мэри еще не успела сказать ни слова в его присутствии. Она только вошла в комнату. А в игру уже вступило множество предвзятых выводов, соперничающих друг с другом в стремлении создать завершенное представление о незнакомке.
В какой-то момент Ватсон обращается к своему предположительно немалому опыту, к обширным хранилищам своего «чердака» под грифом «Женщины, которых я встречал», чтобы дополнить деталями образ новой знакомой. Даже если он действительно был знаком с женщинами трех континентов, у нас нет причин полагать, что его оценки в этом случае верны – если, конечно, нам не сообщат, что в прошлом Ватсону всегда удавалось успешно оценить характер женщины по первому впечатлению. Но почему-то я в этом сомневаюсь. Ватсон очень кстати забывает, сколько времени ему понадобилось, чтобы как следует узнать своих прежних знакомых – если допустить, что он вообще успевал с ними познакомиться. (Отметим также, что Ватсон – холостяк, только что вернувшийся с войны, раненый и в целом одинокий, не имеющий друзей. Каким, скорее всего, окажется хроническое мотивационное состояние такого человека? А теперь представим себе, что он женат, любимец всего города и вдобавок преуспевает. Как он, в соответствии с этими обстоятельствами, оценит Мэри теперь?)
Эта широко распространенная и явная склонность известна как эвристика доступности: в любой конкретный момент времени мы пользуемся тем, что доступно разуму. Чем проще процесс извлечения воспоминаний, тем увереннее и точнее мы применяем их. В ходе одной из классических демонстраций действия этого эффекта участники, читая упоминающиеся в неком тексте незнакомые имена, впоследствии расценивали эти имена как знаменитые – просто потому, что с легкостью могли припомнить их, – и в дальнейшем у них прибавлялось уверенности в верности своих суждений. Для испытуемых ощущение собственной осведомленности само по себе стало достаточным подкреплением такой уверенности. Они даже не задумались о том, что причина подобной легкости кроется в доступности информации, с которой они недавно уже сталкивались.
Эксперименты вновь и вновь демонстрируют: когда что-либо в окружающей обстановке, будь то образ, человек или слово, выступает в качестве «затравки», у человека улучшается доступ к смежным областям – другими словами, эти области становятся более доступными, – и он с большей вероятностью воспользуется ими, давая уверенные ответы независимо от их точности. Облик Мэри спровоцировал в памяти Ватсона лавину ассоциаций, которые, в свою очередь, создали мысленный образ Мэри, состоящий из тех ассоциаций, которые ей довелось активизировать, но не обязательно соответствующих «настоящей Мэри». Чем больше Мэри соответствует вызванным образам (эвристика представительности), тем отчетливее окажется впечатление и тем увереннее будет Ватсон в своей объективности.
Забудем все прочее, что известно или не известно Ватсону. Дополнительная информация не приветствуется. Вот вопрос, которым вряд ли задался наш галантный доктор: сколько из встреченных им женщин действительно оказывались сразу и утонченными, и восприимчивыми, и одухотворенными, и добрыми, и милыми, и располагающими? Насколько типично подобное сочетание свойств, если рассматривать население планеты в целом? Рискну предположить, что оно встречается довольно редко, даже если мы примем во внимание светлые волосы и синие глаза, несомненные признаки праведности и прочего. Сколько всего женщин припоминает Ватсон при виде Мэри? Одну? Двух? Сотню? Какова общая численность этой выборки? Опять-таки могу поручиться, что не очень велика, вдобавок отбор производился заведомо предвзято.
Хотя мы не знаем, какие именно ассоциации активизировались в голове доктора при первой встрече с мисс Морстен, но наверняка самые недавние (эффект новизны), самые яркие (наиболее броские и запоминающиеся; а как же синеглазые блондинки, оказавшиеся скучными, унылыми и ничем не примечательными? Вряд ли доктор на этот раз вспомнил их вообще), наиболее привычные (те, к которым его разум обращался чаще, чем к остальным, – опять-таки вряд ли самые репрезентативные из данной выборки). И все перечисленное с самого начала повлияло на отношение к Мэри. Теперь понадобится землетрясение, а может, и еще более значительная встряска, чтобы Ватсон изменил первоначальную оценку.
Непреклонность Ватсона выглядит особенно явно из-за физической природы изначального триггера: лицо – вероятно, самый мощный сигнал для человека из всех возможных, оно наиболее императивно диктует нам и ассоциации, и поступки.
