Он был мужчиной, который только что узнал, что жена собирается уйти от него. Уязвленный мужчина. Обманутый мужчина. Рассерженный мужчина. Но всего лишь мужчина.
Замешательство. Ясность. Замешательство. Ясность.
Когда приехала Гвен, чтобы посидеть с мальчиками, Перри включил обаяние, словно от этого зависело что-то жизненно важное. Поначалу она обращалась с ним холодно, но оказалось, что Элвис – слабое место Гвен. Она пустилась рассказывать историю о том, как была одной из «золотых девушек» во время тура Элвиса по Австралии на золотом «кадиллаке». В какой-то момент Перри деликатно перебил ее, как джентльмен, уводящий даму во время танца.
Когда они въехали на школьную улицу, дождь ослаб. Улица была заставлена автомобилями, но у самого входа Перри ожидало место, как будто он зарезервировал его. Он всегда находил место для парковки. Светофоры для него зажигали зеленый свет. Доллар для него послушно поднимался или падал. Может быть, из-за этого он сильно сердился, когда что-то шло не так.
Он выключил зажигание.
Ни один не пошевельнулся и не заговорил. Селеста увидела, как мимо машины в длинном платье спешит мелкими шажками мама из подготовительного класса. Она несла над собой детский зонтик в горошек. Габриэль, подумала Селеста. Та самая, которая без конца говорит о своем весе.
Селеста повернулась к Перри:
– Макс запугивал Амабеллу, малышку Ренаты.
Перри продолжал смотреть прямо вперед.
– Откуда ты знаешь?
– Джош сказал, – ответила Селеста. – Как раз перед тем, как мы уехали. И его вина упала на Зигги.
Зигги. Ребенок твоего кузена.
– Родители ходатайствуют об исключении именно этого мальчика. – Представив, как Перри грохнул ее головой об стенку, она на миг прикрыла глаза. – Это должно было быть ходатайство об исключении Макса, а не Зигги.
Перри повернулся и взглянул на нее. В черном парике он казался незнакомцем. От этой черноты его глаза сделались ярко-голубыми.
– Мы поговорим с учителями, – сказал он.
– Это я поговорю с учительницей, – возразила Селеста. – Тебя здесь не будет, забыл?
– Верно, – согласился Перри. – Ладно, завтра, перед тем как ехать в аэропорт, я поговорю с Максом.
– Что ты ему скажешь? – спросила Селеста.
– Не знаю.
Ее грудь вдруг сдавило от ноющей боли. Что это? Сердечный приступ? Приступ ярости? Разбитое сердце? Груз ответственности?
– Ты скажешь ему, что нельзя так обращаться с женщиной? – спросила она, как будто спрыгивая с утеса.
Они никогда не говорили об этом. Не так, как сейчас. Она нарушила незыблемое правило. Потому ли это, что он сейчас в образе Элвиса Пресли и все нереально, или потому, что теперь он знает про квартиру и все стало более реальным, чем прежде?
На лице Перри отразилось смятение.
– Мальчики никогда…
– Они видели! – прокричала Селеста. Она так долго и так старательно притворялась. – Вечером накануне их последнего дня рождения Макс выбрался из кровати, он стоял прямо в дверях, когда…
– Да, понимаю, – сказал Перри.
– И был еще тот раз на кухне, когда ты, когда я…
Он вытянул руку вперед:
– Ладно, ладно.
Она умолкла.
Через секунду он спросил:
– Так ты сняла квартиру?
– Да, – ответила Селеста.
– Когда переезжаешь?
– На следующей неделе. Думаю, на следующей неделе.
– С мальчиками?
Вот когда нужно испугаться, подумала она. Все идет не так, как говорила Сьюзи. Сценарии. Планы. Пути отхода. Сейчас она действует неосторожно, но в течение нескольких лет она пыталась вести себя осторожно, понимая, что это нисколько не помогает.
– Конечно, с мальчиками.
Он резко вдохнул воздух, словно почувствовав внезапную боль. Потом закрыл лицо ладонями и наклонился вперед, прижавшись лбом к рулевому колесу. Все его тело сотрясалось от конвульсий.
Селеста уставилась на него, в первый момент не понимая, что с ним происходит. Ему плохо? Или он смеется? Почувствовав спазм в животе, она положила руку на дверь машины, но затем он поднял голову и повернулся к ней.
По его лицу струились слезы. Парик Элвиса съехал набок. Он как будто был не в себе.
– Я обращусь за помощью, – сказал он. – Обещаю, что обращусь за помощью.
– Не верю, – тихо произнесла она.
Дождь утихал. Она видела других Одри и Элвисов, спешащих по улице под зонтами. Слышны были их крики и смех.
– Нет, правда. – У него засияли глаза. – В прошлом году доктор Хантер дал мне направление к психиатру. – В голосе Перри послышались нотки торжества.
– Ты рассказал про нас… доктору Хантеру?
Их семейный терапевт был добрым, обходительным старичком.
– Я сказал, что у меня тревожный синдром, – сказал Перри.
Он увидел, как изменилось выражение ее лица.
– Что ж, доктор Хантер знает нас! – словно оправдываясь, сказал он. – Но я действительно собирался сходить к психиатру. Собирался рассказать ему. Просто так и не сделал этого, думал, что справлюсь сам.
Она не осуждала его за это. Она знала, как одна и та же мысль может бессмысленными кругами бесконечно вертеться в голове.
– Наверное, это направление уже недействительно. Но я возьму другое. Когда я сержусь, то становлюсь таким… Не знаю, что со мной происходит. Это похоже на умопомешательство. Что-то непреодолимое… И я никогда не принимаю решения… Просто это происходит, и каждый раз я сам не могу в это поверить и думаю, что больше никогда такого не допущу, но вот вчера это опять случилось. Селеста, мне очень стыдно за вчерашнее.
Окна машины запотели. Селеста протерла свое боковое окно. Перри говорил так, словно искренне верил, что впервые произносит подобные слова, словно это совершенно новая информация.
– Нельзя растить мальчиков в такой обстановке.
Она смотрела в окно на дождливую темную улицу, которая каждое школьное утро заполнялась шумными смеющимися ребятишками в синих шапочках.
С некоторым удивлением она поняла, что, если бы не сегодняшнее откровение Джоша по поводу поведения Макса, она, вероятно, так и не ушла бы от мужа. Она убедила бы себя, что все драматизирует, что вчерашний инцидент был не таким и ужасным и что любой мужчина рассвирепел бы от того унижения, которому она подвергла Перри в присутствии Мадлен и Эда.
Сыновья всегда побуждали ее остаться, и вот впервые побуждают ее уйти. Благодаря ее попустительству насилие стало привычной частью их жизни. За последние пять лет Селеста выработала в себе нечто вроде невосприимчивости к насилию, что позволяло ей отвечать ударом на удар, а иногда даже бить первой. Она царапалась, она лягалась, она отвешивала оплеухи. Как будто это было нормально. Она это ненавидела, но все же делала. Останься она, и ее мальчикам достанется такое наследие.
