– А разве вчерашний вечер я не дома провел?
– Так ведь не ради меня, а ради этого французишки, который так и не припожаловал. А в какой расход вошли! В какие хлопоты! Стоило ль для какого-то иноземца этак разоряться. Ты перед ним выслужиться хотел, а он на тебя наплевал!
– Эх, Агафьюшка, ничего-то ты не знаешь… убили гостя нашего. Убили, зарезали!
– Охти мне… Царство небесное… Господи, прости, что лаяла покойника. За что ж его убили? И кто? Небось тати нощные? Говорят, шалят почем зря по всему городу, даром что столица, озоруют, что в лесах дремучих Муромских! И ты вот шляешься по ночам, обо мне совсем не думаешь. А ну как с тобой что стрясется – куда мне, горькой сиротине, тогда податься? Кто за мной присмотрит, кто на кусок хлеба даст?! Петрушка, не ходи никуда!
– Ну, Агафьюшка, ежели я никуда ходить не буду, то жалованья мне не дадут, а значит, куска хлеба не будет ни у тебя, ни у меня. Поэтому поцелуй меня да пожелай удачи.
– Храни тебя Бог, Петенька, друг-надёжа! Иди, а я тебя ждать стану.
– Жди, родненькая, жди, милая… Послушай, Агафьюшка, вот что сейчас в голову пришло… а ты, часом, никому не сказывала, что мы вчера гостя ждали иноземного?
– Христос с тобой, Петенька… кому я скажу?! Соседке тетке Марфе, что ли? Или торговке на Обводном, у которой моченики покупала? Моченики…
– Ты что, Агафьюшка?
– А что?
– Да вдруг побелела вся.
– Ничего я не белела, почудилось тебе! Вечно тебе что-то чудится. А у меня просто голова разболелась. Иди уж давай, да поскорей ворочайся. А я пойду на завалинке посижу.
– Меня не жди, спать ложись. Не знаю, когда ворочусь. И знаешь что, Агафьюшка…
– Что?
– Если со мной вдруг что… если меня вдруг… ты замуж сызнова не шибко спеши, ладно? Хоть немножко погорюй обо мне, Богом прошу!
– Ты что такое говоришь, Петька? Да что с тобой случиться может? – говорила она, а сама думала: «Ну, выдумщик! Нет, это ж надо, а?! И, с ума сойти, замуж не спеши. Ну, это уж само собой, год выждать придется, а там… нет, это последнее дело – женщине в одиночестве жить. А если попадется добрый молодец еще и до года истечения, то, говорят, дозволительно и без венчания… Конечно, молва осудит, ну так и что, венец все прикроет! Ой, о чем это я?! Господи, прости, сохрани, помилуй! При живом-то муже…»
– Мадам, сударыня, Агафья Лионовна!
– Леонтьевна я… ой, кто это?! Никак вы… мсье… Ой, что это вы здесь делаете? Муж мой только что ушел по срочной надобности.
– Прекрасная дама, а зачем вы сообщаете мне, что вашего мужа нет дома?
– Ну… я думала, что вы, может, к нему явились.
– Еще раз задам свой вопрос – зачем? Зачем мне знать вашего супруга? Ни он сам, ни его дела, ни его срочная надобность меня ничуть не волнуют. Я пришел лишь затем, чтобы снова видеть вас. Ваша красота произвела на меня сокрушительное впечатление. Ваши глаза… А ваши волосы! Такое ощущение, что в них смешались чернота адской смолы и жар адского пламени.
– Ой… да как у вас язык поворачивается такое говорить? Что же это… значит, я грешница?
– Пока не знаю, грешница вы или нет, но то, что вы можете любого мужчину во грех ввести, это точно.
– Да полно вам, скажете тоже…
– Вы приказываете мне молчать? Но разве я могу… ваша красота вынуждает меня говорить и говорить, говорить вам об этой красоте снова и снова…
– Ах, сударь, могу ль я вам приказать? Но только скажу, что вы и сами своими словами кого угодно во грех введете!
– Кого угодно мне не нужно. Я отдал бы жизнь, чтобы ввести во грех одну женщину. Ее зовут Агата.
– Что?! Да как вы можете… как смеете… глядите на меня, а про другую говорите?!
– О, душа моя… Агата – так звучит по-французски ваше имя. Агат – это название черного камня. Он такой же черный, как ваши глаза и некоторые пряди ваших волос. Другие же пряди рыжие, словно камень авантюрин. А скажите, мадам, в ваших тайных местах волосы у вас черные или рыжие?
– Что? В каких еще местах?
– Под мышками. И между вашими ногами. Какие там у вас волосы, а ну, скажите!
– Что ты… что ты… да сам возьми и погляди, коли невмоготу!
Наши дни
Учитывая, что вторая половина дня выдалась свободной, Алёна пошла погулять. Стопы свои она направила в сторону, совершенно противоположную бульвару Мальзерб, бульвару Мадлен и связанным с ними неприятностям, а именно – к Лувру, долго бродила по Тюильри и дивилась, глядя на заснеженные его дорожки, на которых птицы оставляли самые что ни на есть причудливые следы, похожие на загадочные иероглифы. Пони, на которых обожали кататься малявки, нынче не выходили, наверное, из-за погоды, в парке было малолюдно, белые нагие статуи богов и богинь словно бы оледенели. Алёне чудилось, что даже их неподвижные взоры выражали страдание и возмущение. Утки, которые с трудом находили полыньи в замерзших фонтанах, сердито покряхтывали. В довольно легкой Марининой кожанке Алёна изрядно промерзла, а потому с удовольствием услышала звонок мобильного.
Марина уже была свободна. Сговорились встретиться на первом этаже «Галери Лафайет», возле эскалатора на подъем.
Алёна пришла первой и маршировала туда-сюда около витрины фирмы «Burberry Weekend», как раз возле входа на эскалатор. Хотела купить флакон любимых духов, но посмотрела на желто-черно-белую коробку – и вспомнила Диего в таком же шарфе. Немедленно расхотелось. Да что ж это такое, подумала Алёна расстроенно, да неужели теперь всегда придется о нем вспоминать, и даже аромат любимых духов будет отравлен мыслями об этом смугло-бледном агенте полиции с его острыми, волчьими ушами? И хватка у него волчья – поистине полицейская! Наверное, все же уши характеризуют человека. Вот бредет мимо, рассеянно поглядывая на стойки и витрины, худой мужчина в слишком просторном сером пальто, которое болтается на нем, как на вешалке. У него уши маленькие, плотно прилегающие к голове, почти без мочек. Какой характер это изобличает? Слишком мягкий, женственный? Между прочим, точно такие же женственные уши были у Игоря… Но он был вовсе не женственным, ого, брутальности имел в избытке, вот разве что инфантилен бывал порой не в меру… Эти его уши казались писательнице Дмитриевой верхом совершенства, как, впрочем, и все черты его несравненного лица и, не побоимся этого слова, члены обожаемого тела.
Так! Стоп! Решено и подписано – забыть далекое прошлое и никогда к нему не возвращаться, тем паче что никаких эмоций, ни горя, ни боли, ни радости, при воспоминаниях о смертельной любви уже не испытываешь, а раз так, зачем вообще вспоминать?
Зазвонил телефон.
– Алёна, ты где? – нетерпеливо вскричала Марина. – Я тут уже час торчу около эскалатора и задыхаюсь!
Алёна огляделась и впрямь увидела подругу в двух шагах от себя. Марина рассеянно скользила по ней взглядом, не узнавая, конечно, ни своей куртки, ни шарфа, ни заколки, ни помады, ни самой Алёны в вызывающем макияже.
