— И какой он из себя? — поинтересовалась скрюченная дама.
Я в красках описала Дениса Симоненко, который поматросил и бросил. Когда вместе в больничке лежали, я была всем хороша. А как выписался, так носу не кажет. Вот, слышала, он переехал на новое место жительства в Сараевку…
— Пошла отсюда, тварь ментовская! — ласково сказала бабуся.
Я вытаращила глаза. Где, где я прокололась?!
— Таких тут сроду не бывало. К нам в деревню по своей воле не едут, так что канай отсюда…
Бабуся добавила несколько непечатных выражений и погрозила мне на прощанье кулаком, украшенным синей татуировкой.
Да, дело будет сложнее, чем казалось сначала…
Бабуся нырнула за калитку соседнего дома. Деревенский телеграф заработал… Ну все, я спалилась как агент. Через пятнадцать минут вся Сараевка будет знать, что по деревне ходит ментяра в штатском и расспрашивает о молодом мужике…
Я вернулась к магазину, не особенно стараясь соблюдать маскировку. Все равно уже нет смысла. Недооценила я специфику здешнего контингента. Так что шаркающую походку я сменила на обычный быстрый шаг.
Я нашла единственный доступный мне источник информации там же, где его оставила, — в пыли возле магазина. В костлявом кулаке он мертво хваткой держал мою денежку.
Я строевым шагом зашла в магазин и спустя пять минут вышла оттуда, таща под мышкой пакет. В пакете были батон, банка консервов, шоколадка и бутылка самой дешевой водки.
Я тронула мужика за плечо:
— Эй, вставай! Вставай, дело есть!
Абориген поднял голову, и я увидела, что он и вправду брат смазливого Алеши — ну прямо одно лицо, только лет на десять старше.
Он сфокусировал на мне мутный взгляд и прижал кулак с купюрой к груди:
— Не отдам! Мое, …!
— Да мне не надо. Наоборот, я тебя угостить хочу.
И я продемонстрировала содержимое своего пакета. Глаза аборигена сошлись к носу:
— Это чё, водка?!
— Ну! — бодро ответила я. — Пойдешь со мной?
— Кто ж откажется! — сказал мужчина, собирая себя в кучку. На ногах он стоял с трудом, но довольно резво протопал вслед за мной в тихое место — заросший лопухами пятачок позади магазина.
— Во-о-одка! — уважительно протянул абориген. Я продемонстрировала ему бутылку, но открывать не стала. Вместо этого я разломила шоколадку и протянула алконавту. Он жадно засунул в рот сразу полплитки и принялся жевать. Похоже, бедняга и вправду был голоден.
Потом я открыла банку консервов, сунула мужику батон и одноразовую пластиковую вилку и минут пять смотрела, как он, урча, пожирает нехитрое угощение.
Наевшись, мужик откинулся на траву. Я испугалась, что он сейчас заснет, но абориген произнес:
— Выпить дай?
— Потом. Когда побеседуем, — твердо сказала я.
— Про что побеседуем? Ты спрашивай! — с готовностью отозвался абориген.
— Тебя как звать-то? — поинтересовалась я.
— Зимородков Павел Геннадьевич, тысяча девятьсот восемьдесят девятого, статья сто пятьдесят восьмая, часть вторая, — представился мне абориген.
— Мне твоя статья без надобности, — вздохнула я. — Ты мне вот что расскажи. Я человека одного ищу. Ну или тачку его, в крайнем случае…
Павел Зимородков тяжело задумался, потом сообщил, что черный «Паджеро» он действительно видел в Сараевке. Дело было ночью, так что цвет машины он точно назвать не может. Черная или темно-синяя.
— Слушай, ты хоть знаешь, как «Паджеро» выглядит? — охваченная внезапным подозрением, спросила я.
— Обижаешь! — вскинулся Зимородков. — Я на СТО работал, пока бес не попутал. Чья тачка — не знаю. У нас тут и машин-то нет. А мужика такого не видел, нет. Ты, девушка, вали отсюда, а? — вдруг сказал тоскливо Зимородков и взглянул мне в глаза почти трезвым взглядом. — А то у нас народ знаешь какой? Чужих у нас не любят. Вижу, баба ты тертая, да вдобавок добрая, с понятием. Дай водяры, а? Жалко мне будет, если тебя завтра найдут…
— Что ж ты за брательника своего не боишься? — поддела я Павла.
Тот уставится на меня ясными голубыми глазами:
— А ты это… знаешь Алеху?!
— Да видела… Что ж он тебе не помогает?
— Зазнался совсем, — сплюнул Зимородков, напоминая персонажа фильма про первых пионеров. — Носу к брату не кажет. Денег не допросишься. Павлик Морозов, блин!
— Почему Павлик Морозов?! — изумилась я.
— Так он нас с батей заложил! — признался абориген. — Мы железо воровали с завода, в чермет сдавали. Ну спрятали во дворе. Менты нагрянули, а этот сучок им и настучал! Нас с батей — в тюрьму, а он в семье за старшего. Батя-то на зоне помер, а я вот здесь.
— Чего ж тебе дома не живется? — спросила я, думая о другом.
Абориген с трудом поднялся на ноги.
— Так они меня выписали! Не хотят, чтобы я с ними жил! Мать родная и брательник единственный. Бил я их, видите ли! Я бы, может, на путь исправления встал, а они не дают. Спасибо вам, дорогие родственнички!
И Зимородков изобразил шутовской поклон.
— Слушай, ты ж молодой еще! — не выдержала я. — Чего ты пьешь?
— А чем мне заниматься? — хрюкнул Павел. — Ну если у тебя есть своя мастерская, возьми меня на работу. Я рукастый. Возьмешь?
— Я подумаю, — пообещала я, поднимаясь с земли и вручая Павлу обещанную бутылку.
Когда я уходила, Зимородков цедил водку, как будто это был лимонад в жаркий день, и на лице его застыла блаженная улыбка.
Я вернулась на свой наблюдательный пункт на дереве. День медленно клонился к закату. Покусывая ноготь, я раздумывала над тем, как мне поступить. По-хорошему, следовало немедленно вызывать полицию и сообщить им о том, где находится гнездо ядовитого молодняка. С другой стороны, подросткам особенно нечего предъявить. Ну, занимались паркуром. Ну, изучали технику рукопашного боя. А что, нельзя?
А если окажется, что никто из них пока ни в чем криминальном не замешан? Если они только готовятся к преступной карьере, а пока — обычные школьники на каникулах? Тогда мы спугнем эту подпольную базу, и те, кто все это затеял, попросту скроются. И у нас на руках останется полтора десятка перепуганных подростков. Нет, такой итог операции меня точно не устраивает!
Понаблюдаю-ка я за нехорошим домом еще немного. Глядишь, кто из взрослых появится… И еще — мне не давала покоя услышанная в поезде фраза: «вечером оттянемся». Значит, у этой компании на вечер намечено какое-то важное мероприятие. А у меня появится шанс захватить эту публику на месте преступления. Думаю, ничего хорошего эти детки не затевают…
До вечера я просидела на дереве, надеясь увидеть хоть что-то новое. Зеленые луга и леса дышали прохладой, но деревня выглядела все так же выморочно. Проклятая бабка с уголовным прошлым! Это из-за нее я сижу на дубе, как ученый кот из знаменитого стихотворения Пушкина. Никто не приезжал в нехороший дом, а перед закатом группа из десяти человек покинула базу, торопясь успеть на последнюю электричку. Меня начали кусать комары, а я даже не могла как следует почесаться. Сидеть в засаде — одно из самых нелюбимых моих занятий. Все тело затекло от долгой неподвижности. Да и есть хотелось ужасно…
