Я чувствую дрожь в груди и мускулах. Что он скажет мне сделать?
– Сухари всегда жутко нервные. – Парень преподносит это как общеизвестный факт. – Давай докажи, что теперь ты действительно лихач… я бросаю тебе вызов – ты должен сделать татуировку.
Я вижу их татуировки, обвивающие запястья, руки, плечи, шеи. В ушах, губах и бровях лихачей поблескивают металлические штанги. А моя нетронутая кожа не соответствует мне и моему новому образу – я должен быть в шрамах, отмеченный, как и они. Но мои отметины должны напоминать о боли, а рубцы – о том, что мне пришлось пережить. Я пожимаю плечами.
– Я принимаю вызов.
Он бросает мне фляжку, и я осушаю ее, не обращая внимания на то, что горький, как яд, алкоголь жалит мое горло. Мы направляемся к «Спайру».
* * *
Дверь открывает Тори. На ней – мужское белье и футболка, волосы закрывают левую часть лица. Она удивленно моргает. Очевидно, мы разбудили ее, но она не кажется раздраженной – только слегка ворчливой.
– Пожалуйста, – просит Амар. – Мы играем в Вызов.
– Ты уверен, что хочешь, чтобы уставшая женщина делала тебе татуировку, Четыре? Она не смоется, – бурчит Тори.
– Я тебе доверяю, – отвечаю я.
Я не собираюсь отказываться от вызова, особенно после того, как все остальные выполнили свои задания.
– Хорошо. – Тори зевает. – Чего только не сделаешь ради своей фракции. Сейчас вернусь, мне надо надеть штаны. – Она закрывает разделяющую нас дверь.
По дороге сюда я голову сломал, пытаясь понять, какую татуировку я хочу и в каком месте. Я не мог решить – мысли путались. И сейчас не лучше. Спустя несколько секунд Тори возвращается уже в штанах, но еще босиком.
– Если у меня будут неприятности из-за того, что я включила свет в ночное время, я буду утверждать, что ко мне вломились вандалы. И я назову их имена.
– Понял, – киваю я.
– Здесь есть черный ход. Проходите за мной, – говорит Тори, подзывая нас.
Я следую за ней в темноте через прибранную гостиную. На кофейном столике валяются листки бумаги, испещренные рисунками. Некоторые сделаны небрежно и просто, как большинство татуировок, которые я когда-либо видел, а другие – сложнее, со множеством деталей. По-видимому, Тори – лихое воплощение художника. Я торможу у стола. На одной из страниц изображены символы всех фракций, но без колец, которые обычно их соединяют. Снизу – дерево Товарищества, из его корней появляется глаз Эрудиции и весы Правдолюбия. Над ними – руки Альтруизма, они словно баюкают пламя Лихачества. Кажется, что символы произрастают друг из друга.
Остальные лихачи прошли мимо меня. Я поторапливаюсь, чтобы догнать их. Кухня Тори тоже выглядит безупречно, несмотря на устаревшую технику, ржавый кран и холодильник, дверцу которого придерживает большой зажим.
Открытая задняя дверь кухни ведет в узкий сырой коридор. Я бреду по нему и попадаю прямиком в тату-салон. Я бывал здесь раньше, но никогда не переступал его порог, будучи уверенным, что у меня нет причин, чтобы протыкать собственное тело иголкой. Зато теперь, я думаю, у меня есть одна причина. После того как я сделаю татуировку, не только лихачи, но и я сам буду видеть нового себя каждый раз, глядя на свое отражение в зеркале.
Комната завешана рисунками. Стена у двери полностью посвящена символам Лихачества, некоторые – угольно-черные, некоторые – цветные и едва узнаваемые. Тори включает свет над одним из кресел и складывает инструменты на поднос рядом. Лихачи садятся на скамейки и стулья вокруг нас, как будто собираются смотреть представление. Мое лицо горит.
– Основные законы татуажа, – начинает Тори, – чем меньше твоя жировая прослойка или чем ты костлявее в месте нанесения татуировки, тем больнее тебе будет. Первую картинку стоит набивать… я даже не знаю, на руке или…
– Или на заду, – предлагает Зик, фыркнув от смеха.
Тори хмурится.
– Обычно первую татуировку там не делают. Да и последнюю тоже.
Я кошусь на парня, который бросил мне вызов. У него – непроницаемое лицо. Я понимаю, чего он ждет и на что надеются они все – что я набью что-нибудь маленькое на плече или на ноге, – то, что легко спрятать. Я бросаю взгляд на стену с символами. Один из них меня особенно привлекает – искусное изображение пламени.
– Вот эту, – заявляю я, указывая на рисунок.
– Понятно, – отвечает Тори. – Уже придумал, где?
У меня на колене – глубокий шрам, полученный еще в детстве от падения на тротуаре. Мне всегда казалось глупым, что та боль, которую я испытал, не оставила на мне видимых отметин. Иногда, не имея доказательств, я начинал сомневаться, что действительно прошел через это, – спустя время воспоминания становились смутными. Мне хочется иметь своего рода знак, свидетельствующий о том, что хотя раны и заживают, они не исчезают. Они – всегда и везде со мной, таков порядок вещей. Вот чем будет для меня первая татуировка – шрамом. И меня вполне устраивает подобный расклад. Тату должна запечатлеть самое худшее воспоминание, связанное с физической болью, которое у меня есть. Я кладу руку на грудную клетку, думая о синяках, которые были там, и о страхе за свою жизнь, который я чувствовал в те давние моменты. У моего отца была череда плохих ночей сразу после смерти матери.
– Ты уверен? – спрашивает Тори. – Возможно, ты выбрал самое болезненное место на теле.
– Ну и хорошо, – отвечаю я и сажусь в кресло.
Толпа лихачей улюлюкает и передает по кругу уже другую фляжку – бронзовую, крупнее предыдущей.
– Значит, сегодня у нас здесь мазохист. Отлично. – Тори садится на стул и надевает резиновые перчатки.
Я пододвигаюсь вперед и задираю рубашку. Тори протирает мои ребра ватой со спиртом. Она почти закончила, но внезапно морщит лоб и касается моей кожи кончиком пальца. Спирт щиплет мою не зажившую рану, и я вздрагиваю.
– Откуда все это, Четыре? – спрашивает Тори.
Я поднимаю глаза и замечаю, что Амар очень мрачен.
– Он у нас неофит, – поясняет он. – Они вечно ходят в порезах и синяках. Ты пока не видела, как они хромают. Грустное зрелище.
– У меня на колене гигантский синяк, – вступает Зик. – Отвратительного синего цвета…
Зик закатывает штанину, чтобы продемонстрировать присутствующим свой синяк, и неофиты тут же начинают показывать свои ссадины и шрамы.
– Этот я получил, когда меня скинули с зиплайна
[1]
.
