Обычный страх перед зимой и естественная осенняя меланхолия скрывали другой страх — гораздо более сильный, — смысл которого даже сами деревья — не говоря уже о животных — не могли толком понять. Зима уже наступила. Она пришла раньше, чем обычно, и была более холодной, чем обычно. Ее как будто принес злобный ветер. В последние часы Альбана Эльведа мир, похоже, утратил равновесие…
Словно в подтверждение этого жуткого «опрокидывания» мира, празднование осеннего равноденствия было испорчено проливным дождем, и затем ни один луч солнца не возвестил о наступлении утра. Эльфы один за другим стали выходить из оцепенения и, все еще пребывая в задумчивости, начали расходиться кто куда, почти не обращая друг на друга внимания.
Ллиана была одной из тех, кто с наступлением утра ушел первым. Ее одежда намокла от дождя и прилипла к коже. Мокрые волосы спускались ей на плечи длиннющими блестящими прядями — словно какие-то черные змеи. Она теперь думала только об одном — как бы вернуться в свою хижину, побыть наедине с собой, попытаться понять то, что сейчас происходит вокруг. Всего этого она была лишена после возвращения с той памятной охоты и во всем этом она очень сильно нуждалась. Морврин тогда попытался с ней поговорить, однако она испытывала в то время потребность отнюдь не в разговоре с отцом и отнюдь не в упреках, которые он наверняка при таком разговоре стал бы ей высказывать.
Ллиана не виделась со своими товарищами с того самого момента, как они покинули хижину, сооруженную ими из веток, и ими занялись — подальше от глаз остальных эльфов — знахарки. А ей очень хотелось поговорить с ними с глазу на глаз о том, что им довелось пережить возле той поляны. Больше всего ей недоставало сейчас, конечно же, Лландона. Она могла отдаваться и другим — она была даже обязана это делать, — однако тосковала она только по его рукам, коже, близости между их телами. Физическая близость — это своего рода язык, при использовании которого врать невозможно, и эльфы пользовались им не меньше, чем языком, состоящим из слов. Положить ладонь на чье-то лицо, погладить голую руку… Это были самые обыденные поступки эльфов, укреплявшие единство клана. Поцеловаться, прижаться друг к другу, лизнуть лицо или ладонь означало проявить знаки привязанности и нежности. Отдаваясь Лландону, она чувствовала нечто гораздо более сильное, чем просто удовольствие: ее охватывало ощущение полноты, умиротворения, абсолютного расслабления. Именно в этом она сейчас и нуждалась. Ей хотелось забыть обо всем — пусть даже всего лишь на миг. Ей не хотелось чувствовать, что ее осуждают, — ей хотелось чувствовать, что ее хотят. Ей хотелось не защищаться, а наоборот, сдаться…
Шагая под усилившимся дождем, гулко тарабанящим по верхним веткам и листьям деревьев, она вдруг заметила, что случайно набрела на подземное жилище старого Гвидиона. Когда эльфы образовали огромный круг, Динрис и его люди, поскольку подростка-послушника нельзя было оставлять без присмотра, расположились неподалеку от входа в это жилище, однако всеобщее оцепенение этой ночи и проливной дождь ослабили их внимание, а потому ни один из них не заметил, как Ллиана неторопливо подошла к жилищу и прошмыгнула в него.
Как только юная эльфийка оказалась за кожаной завесой, служившей дверью, она почувствовала, что ее кожа покрылась пупырышками. Запах лекарственных трав, которые Гвидион оставил тлеть у основания постели, на которой лежал подросток, и наличие здесь огня — каким бы маленьким он ни был — уже сами по себе вызвали у нее чувство тревоги, а тут еще к ним еще и добавились ошеломляющее волнение, вызванное ее безрассудным поступком, и панический страх от того, что она оказалась один на один со странным существом, которого, похоже, боялась даже ее мать. Она уже было хотела повернуть назад, но тут вдруг заметила краем глаза, как возле стены, сплетенной из веток, зашевелился какой-то нечеткий силуэт. Силуэт этот находился совсем рядом с постелью из мха, на которой лежал человек. Сдержав крик ужаса и естественное стремление встать в оборонительную позу, она постаралась вести себя спокойно. Ее рука, однако, все же скользнула к рукоятке кинжала.
— Кто здесь?
Темнота жилища ее ничуть не смущала, однако силуэт находился по другую сторону от красноватых тлеющих углей, один лишь вид которых вызывал у нее неприязнь. Ее ладонь по-прежнему сжимала рукоять кинжала, и она уже собиралась повторить свой вопрос, но тут силуэт вдруг откинул муаровый плащ, которым прикрывал лицо.
— Это я, — прошептал он.
— Ллав? Что ты здесь делаешь?
Ученик Гвидиона презрительно фыркнул.
— Ну и вопрос задает мне принцесса! — сказал еле слышным голосом. — Я вообще-то нахожусь в жилище у своего учителя, если ты вдруг об этом забыла… А вот что ты здесь забыла?
Ллиану разозлил этот вопрос, но еще больше ее возмутил тон Ллава Ллева Гиффа — ребенка без имени, которого Гвидион как-то раз привел с другого конца леса и которого он с тех пор называл своим племянником. У Ллава имелись все основания находиться сейчас у изголовья постели пленника, но Ллиана, тем не менее, была уверена, что друид не в курсе, что его ученик находится здесь и что он разгневался бы, если бы об этом узнал. Она нашла подтверждение этому своему предположению, когда опустила глаза и встретилась взглядом с Махеоласом. Послушник не спал, и, когда Ллиана посмотрела по очереди на них обоих, по выражению их лиц ей показалось, что они вдвоем что-то замышляли и она им помешала.
— Смотреть на него запрещено, — сказала она.
— Значит, тебе лучше отсюда уйти, разве не так?
— Кто это?
Этот вопрос задал Махеолас: он, приподнявшись на одном локте, пытался разглядеть лицо Ллианы в тусклом свете тлеющих углей.
— Он разговаривает на нашем языке! — воскликнула Ллиана.
Это был не вопрос, но Ллав, тем не менее, на него ответил, заговорив еще более дерзким тоном.
— Все разговаривают на одном и том же языке! Эльфы, люди, карлики и даже гномы, живущие в своих грязных норах. Так пожелали боги — как захотели они и того, чтобы одни лишь эльфы знали древний язык — язык магии, рун и деревьев. Фор тхам нитх леод свикан аефре метод сонд…
— С кем ты разговариваешь? — спросил Махеолас сдавленным голосом (он сощурил глаза, но так и не смог ничего толком рассмотреть в темноте). — Ты назвал ее принцессой?
Ллиане было хорошо видно пленника, и, разглядывая его, она пришла к выводу, что данное существо, из-за которого сейчас гудел весь лес, оказалось в общем и целом не таким уж и опасным. Припарки из листьев, удерживаемые оболочкой из глины, которые Гвидион в течение нескольких ночей накладывал на синяки и царапины Махеоласа, очень сильно поспособствовали заживанию, а окуривание дымом привело к окончательному выздоровлению.
От одеяния послушника у этого человека ничего не сохранилось, кроме его коротких штанов, и поэтому на нем сейчас была просторная муаровая туника. В такой одежде он очень был похож на них, эльфов. Его уши были маленькими, цвет лица — красноватым (хотя с точки зрения людей послушник был необычайно бледным), а волосы — очень коротко подстриженными, однако, судя по его внешности и манере говорить, народ, которому он принадлежал, был родственным народу эльфов. Гвидион всегда говорил, что люди являются одним из Племен богини Дану. Однако оказаться совсем рядом с одним из них было чем-то необычным. Все то, что старый друид рассказывал Ллиане и ее товарищам в течение уже многих лун, превращалось из рассказов в реальную действительность, и это было для Ллианы настолько интересно, что вызывало у нее блаженную улыбку.
