— Моя королева, вы можете даже и не сомневаться в тех чувствах, которые мы испытываем при вашем появлении здесь, — сказал Кален, кланяясь ей. — Для нас это огромная радость.
Арианвен, выведенная из задумчивости только что прозвучавшими словами, ответила, спохватившись, поклоном на поклон и улыбнулась Итилиону, которого она заметила среди подошедших к ней эльфов.
— Последний раз я видел «высоких эльфов» Элианда в боевых порядках, пожалуй, еще во время похода в Черные Горы, — продолжал Кален. — Мне тогда было десять или пятнадцать зим, не больше…
Сейчас Кален, возраст которого насчитывал сто восемьдесят или даже двести лет, считался, по меркам эльфов, пожилым. Его длинные седые волосы, зеленоватая бледность и худоба придавали ему немощный вид, который вводил в заблуждение как врагов, так и соперников внутри его собственного клана. Со спокойствием, граничащим с беспечностью, Кален управлял своими малоприметными сородичами, невосприимчивыми ко всему, что могло ограничить их свободу. Причем у него не было никакого титула, кроме «глашатая», и он не пользовался абсолютно никакими привилегиями. Однако демонстрация силы, которую он только что провел, наглядно показывала, какой большой властью над даэрденами он обладал.
— Мне часто рассказывали о походе в Черные Горы, — ответила Арианвен, с улыбкой покосившись на Ольвена. — Она воспевается во многих песнях… С того дня, говорят, на холмах уже больше нет карликов…
— На них уже не так много и эльфов, — ответил, пожимая плечами, Кален. — Холмы скоро станут принадлежать одним лишь людям — как, возможно, и все остальное… Пришло время показать им нашу силу!
Улыбка на устах королевы постепенно увяла: «высокие эльфы» вышли из Элианда совсем не для того, чтобы напасть на людей… Может, Итилион передал ее послание совсем не в таком виде, в каком она его сформулировала? Или же это была какая-то шутка? Она бросила быстрый взгляд на властелина Высокого Леса. Итилион опустил глаза. Арианвен глубоко вздохнула и закрыла глаза, показав жестом, что просит за это прощения.
— Простите меня, уважаемый Кален, но мне — как и всем моим сородичам — пришлось бежать очень долго. Мне хотелось бы отдохнуть и выпить воды, а затем уже обсудить сложившуюся ситуацию…
— Мне самому следовало бы вам это предложить! Прошу вас…
Кален протянул ей свою руку, и королева аккуратно положила на нее свою ладонь, а затем вдруг повернулась к Динрису — мастеру-кузнецу с бледными глазами, которого Морврин втайне от королевы попросил ее охранять.
— Динрис! Не могли бы вы приказать всем стать лагерем? Может, и господин Итилион захочет вам помочь…
— «Господин» — это слово, которое мы не используем, — вмешался Кален с натянутой улыбкой, — но Итилион — в вашем распоряжении…
— Я благодарна ему за это… Динрис!
Она отстранилась от руки Калена, быстренько подняла из высокой травы свое оружие и передала его своему преданному помощнику.
— Я доверяю их вам! — сказала она сильным и жизнерадостным голосом. — Приходите туда наверх ко мне, как только сможете.
Затем она тихонько ему прошептала: «Я хочу узнать, что ему сказал Итилион. Пусть каждый находится рядом со своим оружием».
Лицо Динриса осталось невозмутимым: он лишь кивнул в ответ, а затем подошел с дружеской улыбкой к Итилиону. Как только королева заняла свое место рядом с Каленом, позади них сразу же выстроилась целая свита из «зеленых эльфов». Из «высоких эльфов» сразу вслед за королевой пошел только Ольвен.
— Как я уже говорил, ваше прибытие является для нас большим событием, — сказал глашатай равнодушным тоном, идя с королевой по тропинке, ведущей к вершине холма. — Все наши кланы приготовили подарки, еду, танцы и песни, чтобы достойно принять и вас, и ваше войско. Я подумал, что мы могли бы расположиться на вершине холма. Оттуда нам будет все видно, и при этом нам никто не будет мешать.
До самых сумерек больше не было ни малейшего признака того, что надвигается война. В промежутке между угощениями, песнями и напитками — в числе которых было густое коричневое пиво, которое даэрдены варили из каштанов — королеве были представлены очень многие молодые «зеленые эльфы» обоего пола — чаще всего вообще без какой-либо конкретной причины, но иногда для того, чтобы она освятила брачный союз или рождение ребенка (королева взяла с собой для таких случаев серебряные колечки), или же чтобы рассказать ей о каком-либо ратном подвиге, или же чтобы обратиться к ней с личной просьбой как к владычице Элиандского леса. Любезные слова, которыми одаривала их королева, были уклончивыми, за исключением тех слов, которые она сказала юной эльфийке по имени Гвирит, угостившей королеву удивительно вкусными пирожками из нежных трав, и следопыту Хеледиру, знавшему, по всей видимости, язык всех лесных птиц и грызунов. Он продемонстрировал это, начав издавать какие-то звуки и поочередно подзывая к себе — к всеобщей забаве — то малиновок, то кукушек, то ворон, то сову (с совой он даже вступил в какой-то спор), то кроликов, то землероек, то белок… Арианвен подумалось, что этот эльф мог бы очень многому научить Ллиану. А она вот не взяла с собой ни воина, ни следопыта, ни лучника, опасаясь обидеть Калена, у которого она сейчас была гостьей.
Когда темнота была уже полной, среди собравшихся мало-помалу воцарилось молчание. Это была полнолунная и очень холодная ночь: высокая трава на равнине покрылась поблескивающим инеем. Эльфы больше не пели песен, а лишь тихонько разговаривали, глядя на Луну-Мать. Сидя на вершине холма, королева увидела, как к ней приближается Динрис, держащий в руках лук и кинжал. Кузнец на пару мгновений остановился возле нее (эта пара мгновений была слишком короткой для того, чтобы кто-то заметил, что он ей что-то сказал), а затем сел рядом с бардом Ольвеном, закутался в плащ и замер.
Большинство из тех, кого пригласили на вершину холма, уже заснуло, когда Арианвен вдруг резко поднялась на ноги, подошла к скалистому обрыву и медленно вытащила свой кинжал из ножен. Кален остался сидеть: сначала он удивился, почему королева вдруг так резко встала, а затем его еще больше ошеломили ее последующие действия. При свете луны он увидел, как она сняла с себя муаровый плащ, а затем и длинное платье, которое она носила под этим плащом. И тут внимание Калена привлекли звуки арфы: Ольвен, сев на корточки, небрежно заиграл на своем музыкальном инструменте, извлекая из него мелодию без начала и без конца и не глядя на то, что происходит вокруг него. Кален пожал плечами, повернул голову в сторону королевы и… и едва не вскрикнул от удивления: она была абсолютно голой. Ее тело было наполовину скрыто ее длинными черными волосами цвета ночи, и обе части ее тела — и скрытую, и полностью обнаженную — было хорошо видно при свете луны. Он попытался было подняться на ноги, но она вдруг вытянула руку, в которой держала длинный серебряный кинжал. Клинок очень ярко блестел в бледном свете луны — так, как блестит ручей в лучах солнца. Лезвие кинжала уставилось на Калена.
— Рестан, лэлокен леод, — прошептала королева.
Ее рука двигалась так, как колышутся высокие травы при слабом ветерке — медленно, но рывками и непредсказуемо. В самом начале яркий свет кинжала так болезненно подействовал на глаза Калена, что из них потекли слезы. Он хотел было отвести взгляд в сторону, защитить лицо рукой или крикнуть ей, чтобы она прекратила его слепить, но почему-то не смог этого сделать. Рассчитывать на чью-то помощь ему не приходилось: все находившиеся вокруг него «зеленые эльфы» крепко спали.
