Валсидал уже сделал пятый круг по селу, когда перед храмом Всевышнего троица вервольфов нос к носу столкнулась с лохматым, запыхавшимся кобелем головы с обреченно волочившимся за ним на цепи хозяином. Оборотни дружно рявкнули. Пес понял, что связываться с клыкастой нежитью себе дороже и сделал то, что порядочной собаке делать по статусу не положено — взобрался на дерево с проворством бывалого кота. Прячущийся от непогоды в дупле дерева матерый котище (ветеран мартовских битв за лучшую кошку Хренодерок) вызверился на морду неожиданного гостя, мелькнувшую в проеме дупла, и с диким мявом вцепился прямо в нежный незащищенный нос. Кобель взвыл и прибавил ходу. Кот рычал и орудовал когтями, как двадцатью серпами разом. Панас вопил благим матом, возносясь над землей со скоростью дубинки, запущенной вверх пытающим силу богатырем.
— Никогда такого не видел, — задумчиво молвил вампир, наблюдая за происходящим, как зритель за загадочными манипуляциями ярмарочного фокусника. — Все-таки дикий здесь народ проживает!
Тем временем Лютый подошел к дереву, на котором происходило избиение отчаянно воющего пса обнаглевшим от безнаказанности котом, звучно понюхал ствол, нашел несколько меток местных псов, бесцеремонно пометил территорию и потрусил дальше. Валсидал понял, что мог слезть наконец с оборотня хотя бы на дерево, но огорчаться не стал. Из своего недолгого опыта проживания в Безымянном лесу он вынес, что в Хренодерках поселились люди совершенно непредсказуемые и лишний раз мозолить им глаза не следует — могут и камнями закидать и с колами кинуться.
Вскоре к дереву подошли суровые, вооруженные различным дрекольем селяне. Вид у них был мрачный, полуголый и мокрый. Увидев столько не склонных к улыбкам людей разом, кот решил, что нагло взгромоздившийся на дерево пес, пожалуй, уже получил на сегодня свою толику плюх, и быстро юркнул в давно облюбованное дупло, авось не заметят.
— Гля, народ! Умертвие! Воспользовалось ливнем и опять к нам в село просочилось! — крикнул кто-то из толпы.
— У-у-у, морда наглая, — подхватил другой, не уточняя, чья именно морда была так звучно поименована. — Это из-за нее у нас дождь льет и не кончается.
Народ одобрительно загалдел. Обвинить в том, что ливень льет как из ведра и совершенно не желает заканчиваться, все-таки проще неведомое «умертвие», чем деда Тарасюка, к которому, к слову, сами же и обратились. «Умертвие» камнями закидать можно — не жалко. А Тарасюк свой. К нему за свою жизнь хоть раз да бегал любой хренодерчанин. Тарасюку же следовало пригрозить, чтобы впредь так не делал.
— А давайте мы его с дерева снимем, смолой обмажем и в пуху обваляем! — предложил задорный голос.
Сельчане одобрительно загудели. Побить и после можно, а пустить такое чудо в перьях гораздо интереснее. Да и потом, когда смешно, оно не страшно.
Панас не разделял энтузиазма односельчан, битым быть сильно не хотелось, но и в перьях по улицам бегать не хотелось тоже.
— Мужики! Вы чего?! — возопил голова, силясь подтянуться до ближайшего сука, чтобы попробовать освободить замотанную цепью руку, которая стала уже затекать от напряжения. — Это же я!
— Кто это — я? — тут же заинтересовалось несколько голосов разом. — Я — они разные бывают.
— Что значит разные? — насупился Панас. — Голова у вас один, и это я!
Народ под деревом заволновался. Некоторые сразу узнали голос Панаса, а другие же, наоборот, решили сразу не доверять. Нежить-то она хитростью славится — выманит такая из дома, и поминай как звали.
— Стал бы голова эдак на дереве висеть, — недоверчиво подала голос любопытная бабка Дорофея, притащившаяся вместе со всеми, несмотря на разыгравшийся из-за внезапной непогоды ревматизм. Но за молодым супругом требовался глаз да глаз.
— Точно! — дружно поддержали сельчане.
— Наш голова мужчина видный и ни за что не позволит себя на дереве подвешивать.
— Это умертвие!
— Оно нам голову морочит, а Панаса съело небось!
Селяне возмущенно загудели. Мстить нежити за всяческие беды издавна было местным развлечением — силушку потешить и супостатов помучить, чтобы неповадно соваться было.
— Люди добрые! Да честно я ваш голова! Чем хотите поклясться могу, — начал впадать в панику Панас.
До него дошло, что дело приняло слишком серьезный оборот и что бы он сейчас ни сказал, верить особо никто не собирается.
— Конечно, какая же нежить добровольно признается в собственной сути? Тем более умертвие, — авторитетно заявил владелец «Пьяного поросенка», полностью подтвердив невеселые мысли Панаса.
— Так я могу знамением крестным себя осенить, — осторожно предложил голова. — А хотите, святой водой на меня брызните.
Народ задумчиво засопел. С одной стороны, идти на поводу у нежити решительно не хотелось, да и бежать будить жреца Гонория, дабы он освятил воду, тоже не особо желалось. Поэтому все дружно решили, что нормальная нежить не станет добровольно предлагать окропить себя святой водой.
— А может, она, нежить, ненормальная? — с хитрым прищуром предположила бабка Дорофея, но как раз этот момент выбрал Лютый, дабы совершить шестой круг почета по Хренодеркам, и вопрос был снят сам собой.
Когда троица вервольфов и вампир показались из темноты, неизвестно кто удивился больше, сами представители нежити или сельчане, которые вместо одного зверя у «умертвия» обнаружили разом три.
— Они еще и размножаются… — пораженно выдохнули в толпе.
— Вот! Вот оно! — возопил Панас, который невиданно возрадовался своему чудесному избавлению от неминуемых, казалось бы, тумаков.
Но тут же пожалел о своей поспешности, так как сельчане подхватили свои сельскохозяйственные орудия и резво кинулись за «умертвием», дружно потрясая вилами, лопатами и прочими кольями, оставив позабытого голову дальше висеть на дереве.
— Эй! Вы куда? — запоздало крикнул он вслед, но то ли из-за шума дождя, то ли по какой-то другой причине услышан не был. — А как же я? Эх, люди… — уныло протянул он, прикидывая, сколько еще осталось висеть до благополучного освобождения.
По всему выходило, что долго. Тихо и жалостно заскулил судорожно вцепившийся в ствол дерева кобель. Другие собаки разделили грусть-тоску своего товарища и добавили свои голоса к одинокому воплю пса головы. По деревне поплыл протяжный многоголосый вой, трогающий какие-то нежные струны где-то в самой глубине души. Даже кошки, ненавидевшие дождь всеми фибрами души, и те выглянули из своих укрытий, чтобы лучше слышать ночной концерт.
Под это душевное пение в мокнущее под ливнем село вошел жрец Гонорий. Старец зябко поежился, кутаясь в свою кацавейку поверх длинной рясы, что, впрочем, нисколько ему не помогло — одежда давно и безнадежно промокла. Служителя Всевышнего начинал бить кашель, и он сильно боялся окончательно расхвораться к утру.
«Как приду, надо будет первым делом чая из липового цвета заварить с медом, — мечтательно думал он. — Или растолкать прислужницу, чтобы травок каких заварила».
