— У папы были видения. Он выходил в космос. Имел
длительную связь с Шамбалой, но тут его похитили инопланетяне, и ничего путного
из этой связи не вышло, — грустно закончила Земфира.
— Что нового в Шамбале? — кашлянув, спросила я.
Земфира закатила глаза, а я поняла, что сморозила глупость, и застыдилась. Но
Земфира злиться на меня не стала и с очередным вздохом заметила:
— Нас ожидают большие испытания.
— Само собой, — в ответ вздохнула я.
Тут в дверь позвонили.
— Клиент, — шепнула Земфира, вскакивая с кресла.
Она нахлобучила парик, сделала зверское выражение лица и заспешила в прихожую,
а я подумала, что, раз она занята, мне здесь тоже делать нечего, и побрела
следом. Клиентом оказался рослый молодой человек с полным отсутствием вторичных
половых признаков. Земфира весело подмигнула мне за его спиной, и я удалилась.
Выйдя на улицу, я постояла немного, сунув руки в карманы
джинсов и перекатываясь с пятки на носок, а затем подумала, что, несмотря на
низкий процент возможной удачи, стоит попробовать встретиться с папой. Вдруг он
сможет меня выслушать? Земфира права, все нравственно-этические вопросы папуля
разрешал блестяще, и если он скажет: «Сейчас же иди в милицию», значит, туда
надо бегом бежать и нечего раздумывать.
Я кивнула и уверенной походкой направилась в соседний двор.
Если папулю похитили инопланетяне, значит, он в дворницкой у Михалыча. Дворник
Михалыч имел жилплощадь в полуподвальном помещении, где часто проводили время
те, чью жизнь папа в настоящий момент изучал.
Не успела я войти во двор, как обнаружила самого Михалыча. С
разнесчастным видом он сидел на детских качелях и смотрел куда-то в направлении
чердака.
— Добрый день, — сказала я, подходя ближе.
— Как для кого, — ответил дворник. Было ему лет
шестьдесят, маленький, худой, с пышными усами и седой шевелюрой, он чем-то
напоминал Карла Маркса карманного формата, то есть сходство было, но величием
не пахло. Тут он перевел взгляд на меня, и на глазах его выступили
слезы. — Васена, горе-то какое, — прошептал он. Я привалилась к
качелям, чтоб удержаться на ногах, и тревожно спросила:
— Какое?
— Чего?
— Горе какое?
— Ох, лучше не спрашивай… — Михалыч вытер глаза ладонью
и вновь уставился на чердачное окно напротив, я тоже посмотрела в том
направлении, но ничего интересного не увидела. — Вот я сижу и
думаю, — заговорил Михалыч, — нет справедливости в жизни.
Господи! — рявкнул он, не отводя взора от чердачного окна, я немного
присела, чтоб проследить его взгляд, и до меня наконец дошло, что смотрит
Михалыч на облако, которое зависло как раз в районе чердака. Именно в этом
месте, по его представлению, должно быть, обретался господь. По крайней мере
Михалыч говорил так, точно был стопроцентно уверен, что его услышат. — Где
же справедливость на свете? Нет, нигде нет, отвечу я тебе, и это
грустно. — Ему в самом деле сделалось грустно, да так, что на его глазах
вновь выступили слезы.
— Да что случилось-то? — перепугалась я. —
Где папуля?
— Папа на своем месте, еще в себя не пришел. Ну… ты
понимаешь, он в этом, в астрале. И лучше будет, если он там еще немного
задержится, потому что когда очнется и призовет меня, то я прямо не знаю, что я
ему ответствовать буду. Скажу, так, мол, и так, Анатолий Василич, нет на свете
справедливости…
— Михалыч, — укоризненно сказала я, — чего ты
к справедливости прицепился, скажи толком, что стряслось?
— Бутылки разбил, — вздохнул он. — Три штуки.
Папа мне этого не простит. Торопился я очень и со ступенек — вжик. Ничего
спасти не удалось. Даже не знаю, как посмотрю папе в глаза. Ходил к Вальке, думал,
может, даст взаймы хоть на бутылку. Какое там, разоралась на весь двор, еще и
алименты припомнила. Совсем сдурела. — Валька была женой Михалыча и жила в
этом же доме. Михалычу в дворницкой было удобнее, и дома он появлялся редко, а
с женой общался в основном во дворе, но тоже не часто, потому что встреч с ней
старательно избегал. — Слушай, — посмотрел он на меня с внезапно
вспыхнувшим интересом, — а у тебя денег нет? Рублей пятьдесят, а? Я с
пенсии непременно отдам.
С тяжким вздохом я извлекла из кармана сотню и протянула ее
Михалычу.
— Дай бог тебе здоровья, — запричитал он. —
Как выручила, Василиса. Не иначе, господь услышал мои молитвы. — Он
торопливо перекрестился, взглянув на чердак, и бросился со двора,
приостановился и крикнул мне, размахивая руками:
— Ты иди к папе, иди, а я сейчас.
Не успела я сделать и нескольких шагов в направлении
дворницкой, как окно первого этажа распахнулось настежь и я увидела Вальку, то
есть Валентину Петровну, жену Михалыча, даму пенсионного возраста с
ярко-фиолетовыми волосами, длинным носом и таким злющим выражением лица, что
тяга Михалыча к дворницкой становилась вполне понятна.
— Васена, — ворчливо позвала она, — куда это
мой побежал? — Я дипломатично пожала плечами, а Валька продолжила:
— Пошто ему деньги дала? Ведь третий день пьют, и уже
до чертей дело дошло. Мой-то вчера в одних трусах по двору носился, а папа
ходил по карнизу, бил в какой-то барабан и выл так, что все собаки попрятались.
Надо им это запретить. И в трусах ни к чему, а по карнизу опасно. Ну как свалится?
— Это не барабан, — постаралась объяснить
я. — Это специальное приспособление для вызывания духов. И выл папа с той
же целью, а по карнизу ходил, потому что так к духам ближе. Вы особо не
беспокойтесь, я раньше тоже волновалась, а потом привыкла.
— А если все-таки свалится? — вздохнула
Валька. — Ведь пятый этаж… А мой-то в трусах тоже духов вызывал? —
спросила она с сомнением.
— Не знаю, — честно ответила я. — Спрошу у
папы.
— Запрети ему пить. Ведь человек-то умный, и видно, что
очень грамотный, а целыми днями болтается со всякой шушерой. Хоть моего возьми,
ну о чем твоему отцу с ним говорить?
— Он жизнь изучает, — пожала я плечами.
— Добром это не кончится, вот помяни мое слово… —
Валька с треском закрыла окно, а я продолжила путь, мысленно пожелав ей
подавиться. «Вот каркуша, — думала я, начиная беспокоиться. — Добром
не кончится… Лучше б о своем добре думала. А папе и вправду надо завязать по
карнизам шастать, и собак пугать ни к чему, еще в милицию заберут».
