Я вошла в подъезд и стала спускаться по крутой лестнице
вниз, здесь меня и нагнал Михалыч. Гастроном был в трех шагах, а беседа с
Валькой меня задержала, так что он успел обернуться за это время. В руках
Михалыч держал две бутылки водки, а лицо его излучало нечто подозрительно похожее
на блаженство или предвкушение оного.
— Вот и я, — сообщил он, с трудом протиснулся
между мной и стенкой, выкрашенной в синий цвет, рискуя бутылками, потому что
лестница была узкой, забежал вперед, пнув дверь, распахнул ее и сказал:
— Проходи, Васена, папа на своем месте.
И в самом деле, папа возлежал на длинных нарах у стены
напротив. Босой и в балахоне из мешковины. Вид портили только джинсы, голубые с
вытертыми коленями, они придавали папе вид хиппи, так же как и длинные волосы,
заплетенные в косу с алой лентой. Красный кружок над переносицей, слегка
смазанный, придавал его облику что-то таинственное. Любой человек, взглянув на
папу, начинал теряться в догадках: кто перед ним?
Я приблизилась и заглянула папе в лицо. Красивое, без намека
на возраст, оно казалось отрешенным и сосредоточенным. Папа вроде бы не дышал и
вообще не подавал признаков жизни.
— В астрале, — с уважением заметил Михалыч, вслед
за мной обратив взор к папулиной физиономии. — Но ничего… Очнется папа, а
у нас уже все готово.
— Папуля, — позвала я, устраиваясь на
нарах, — это я, Василиса. Дело у меня. Если ты недалеко, откликнись.
Папа не ответил. Между тем Михалыч устроился за столом,
потосковал немного и сказал застенчиво:
— Я уж папу-то ждать не буду, выпью маленько, очень у
меня сегодня давление расшалилось. — Он налил в кружку водки. При звуках
льющейся жидкости папа неожиданно пришел в себя, поднял руку и ткнул ею в
направлении стола. Михалыч торопливо приблизился с кружкой, и папа выпил, не
открывая глаз. Голова его со стуком опустилась на нары, и папуля позвал:
— Василиса…
— Чего, пап? — откликнулась я.
— Папа все знает. Ни во что не вмешивайся. Поняла?
— Поняла.
— Вот и отлично. А теперь иди. У меня контакт.
— Хорошо, папа. Спасибо, папа, — сказала я,
направляясь к двери.
— Великий человек, — прошептал Михалыч,
благоговейно прижимая кружку к груди. — Все обозревает. Слушай отца,
Васена. Величайшего ума человек. Повезло тебе с отцом.
— Это точно, — согласилась я и покинула подвал.
Можно было вернуться к Земфире и съесть еще голубцов, но у
нее по воскресеньям всегда полно клиентов, и отрывать ее от дел не хотелось.
Погода была хоть и солнечная, но прохладная, и на речку ехать не стоило. В
общем, я немного постояла на углу и не торопясь отправилась домой, пиная пивную
банку, подвернувшуюся под ноги.
«Если папа сказал „не вмешивайся“, значит, нечего и
соваться», — с удовлетворением думала я. Но судьба решила иначе. То есть в
тот день судьба конкретно еще ничего не решила, по крайней мере, мне об этом не
сигнализировала, но кое-какие симптомы, говоря по совести, уже были.
Ободренная папулиным советом, я вернулась домой и занялась
приготовлением борща. Я люблю борщ и готовлю его в большой кастрюле, чтобы
хватило на неделю. В будни времени на готовку нет, а борщ спешки не терпит. Я
варила борщ, совершенно игнорируя заинтересованные взгляды соседей. Юрик сидел
на кухне как приклеенный, то напевал что-то невразумительное, то поглядывал в
окно, а Варвара сновала туда-сюда. Наконец, устав от моего гробового молчания,
она спросила:
— У папы была?
— Была, — ответила я.
— Советовались?
— Конечно. Папуля сказал: «Ни во что не вмешивайся».
— И правильно сказал, — косясь на бабку,
приподнялся со стула Юрик. — Не наше дело, и все… А джип-то еще стоит, и
вообще…
— Ну и ладно, ну и хорошо, — забормотала
Варвара. — Пойду-ка я на улицу, Марья Павловна вышла и Лизавета… Как там,
не жарко?
— Не жарко, — кивнула я, и бабка исчезла. Вслед за
ней отправился Юрик, второй день почти трезвый. Это начинало всерьез тревожить.
Юрик утверждал, что его организму совершенно невозможно существовать без
жидкости, причем не простой, а с градусами. То, что он сейчас без градусов,
вполне возможно, нанесет его здоровью непоправимый урон. — Юрасик, —
позвала я, когда он уже достиг входной двери, — может, тебе денег взаймы
дать?
— Спасибо, Васена, — вздохнул он. — Я уж с
утра думал сбегать и вдруг чувствую: что-то не хочется. К чему бы это?
— К морозу, — растерянно ответила я.
— Не иначе как снег выпадет, — согласился со мной
Юрик и спросил:
— Ты из бабкиного холодильника водку не брала?
— Нет, — удивилась я.
— Дела… Бабка собралась батарею в комнате менять, вот и
затарилась, а водка куда-то испарилась, была бутылка — и нету. Мистика, —
нараспев произнес Юрик и исчез.
Покончив с приготовлением борща, я подошла к окну, с
намерением позвать Юрика обедать, потому что борщ он тоже уважает.
Возле подъезда топтались наши бабки во главе с Варварой, но
Юрасика видно не было. Я неожиданно заскучала, потому что есть борщ в
одиночестве не хотелось, взяла книгу и устроилась на подоконнике. И тут
обратила внимание, что народ перед подъездом волнуется, бабки что-то
эмоционально обсуждают, потом они вообще куда-то исчезли, зато в квартире
появился Юрик.
— В подъезде газом пахнет, — сообщил он, входя в
ванную. — Бабки волнуются.
— В нашем подъезде? — уточнила я.
— Само собой.
Однако волнение бабок так волнением и осталось, никто
внимания на него не обратил, я имею в виду соответствующие органы. Бабки
продолжали волноваться и вскоре установили, что запах идет из квартиры тридцать
семь. Правда, особой уверенности они в этом не испытывали, так как из тридцать
восьмой тоже попахивало. В тридцать восьмой жили пенсионеры, которые все лето
проводили на даче, звонить им было делом бессмысленным, и потому бабки сосредоточились
на тридцать седьмой, то есть на той самой квартире, где проживала Нинка, но та
дверь не открывала и признаков жизни не подавала, чем очень расстроила
старушек.
