С глубочайшей благодарностью
твой племянник Рейал.
И, пожалуйста, передай тетушке Детози мои наилучшие пожелания и радость по поводу удачного замужества.
Глава 1. Окончание жизни
Элис открыла глаза навстречу нежеланному утру. Крайне неохотно она подняла голову и осмотрела единственную комнату своего жилища. В хижине царил холод. Огонь догорел несколько часов назад, и сырость непривычно суровой весны безжалостно вползла в помещение. Элис съежилась под стареньким одеялом, ожидая, чтобы ее жизнь исчезла. Но жизнь этого не сделала: наоборот, она задержалась, чтобы снова наброситься на нее и начать мучить и изводить тоскливыми мыслями и одиночеством. Тогда Элис прижала тонкое одеяло к груди – и ее взгляд упал на аккуратно сложенные бумаги и пергаменты, которыми она занималась последнюю неделю. Вот оно! Дело всей жизни Элис Финбок умещается в одной стопке. Переводы древних текстов, ее собственные примечания, тщательно выполненные копии старых документов, записанные черными чернилами (красные Элис использовала для своих же догадок относительно стершихся слов). Поскольку ее собственная жизнь оказалась лишена значимой цели, она убежала в старые времена и гордилась своим научным мироощущением. Она знала многое о прежних обычаях Старших и о том, как они общались с драконами. Она выучила все имена Старших и разбиралась в их привычках. Она собрала кучу свидетельств о прошлом, которое уже не имело никакого значения!
Старшие и драконы вернулись в мир. Она была свидетельницей этого чуда. Теперь они заявят свои права на древний город Кельсингру и поселятся в его стенах. Все тайны, которые она пыталась вызнать по древним свиткам и заплесневелым гобеленам, рассыплются в прах. Старшие обретут свой город, а потом прикоснутся к камням памяти – и перед ними откроется их история. Загадки, которые она мечтала разгадать, превратятся в пепел. Она никому не нужна.
С несвойственной ей прытью Элис резко откинула одеяло и встала. Холод моментально заключил ее в цепкие объятия. Она шагнула к роскошным дорожным сундукам с одеждой, которые она бережно паковала перед своим отбытием из Удачного. В начале ее путешествия они были набиты доверху – полны практичной одежды, подходящей для дамы, ищущей приключений. Хлопчатые блузки с минимальным количеством кружева, юбки-брюки для пеших походов, шляпы с вуалями для защиты от насекомых и солнца, прочные кожаные башмаки… Сейчас от них остались практически лишь одни воспоминания. После трудного путешествия ткани протерлись, а ботинки стали протекать. Шнурки бугрились узлами. Стирать одежду можно было только в едкой речной воде, поэтому швы уже расползлись, а подолы истрепались.
Элис вытащила поношенное тряпье и равнодушно посмотрела на него. Все равно никто на нее смотреть не станет. Она давно решила не беспокоиться о своем внешнем виде. Пусть другие думают о ней что угодно!
Платье Старших, подарок Лефтрина, висело на крючке. Удивительно, но наряд сохранил свои яркие краски и упругую мягкость. Элис захотелось ощутить его тепло, однако она не смогла себя пересилить и примерить платье. Рапскаль все досконально ей объяснил. Она – не Старшая. Она не имеет прав на Кельсингру. Она вообще не имеет никаких прав на то, что когда-либо принадлежало Старшим.
Горечь, обида и смиренное признание реальности, о которой заявил Рапскаль, тугим и жестким комом стояли у нее в горле. Элис сверлила взглядом платье Старших до тех пор, пока его краски не смазались из-за выступивших на глазах слез. Ее печаль сразу же усилилась от воспоминаний о том мужчине, который подарил ей чудесное одеяние. Капитан живого корабля, Лефтрин. Несмотря на различия в статусе, они полюбили друг друга во время трудного плавания по реке. Впервые в ее жизни мужчина восхищался ее умом, уважал ее труды и желал ее тело. Он разжег в ней ответное чувство и познакомил со всем тем, что может существовать между мужчиной и женщиной. Он пробудил в ней желания, о которых она прежде и не подозревала.
А потом он оставил ее – здесь. Одну, в примитивной хижине…
«Прекрати! Прекрати нытье!»
Элис вновь устремила взгляд на платье Старших, заставляя себя вспомнить волшебный момент, когда Лефтрин сделал ей этот подарок. Он преподнес ей бесценный артефакт, фамильную гордость. Он поделился им с Элис без колебаний. И она носила его, как доспех, защищавший ее от холода, ветра и даже одиночества. Она никогда не задумывалась о его исторической ценности. И как она посмела упрекнуть хранителей за то, что они пожелали иметь нечто столь же теплое и надежное, как ее «бесценный артефакт», которым она часто наслаждалась? А Лефтрин? Разве она не винит его в своей судьбе?
«Лицемерка!» – упрекнула себя Элис.
Лефтрин был вынужден вернуться в Кассарик, чтобы закупить для них припасы. Он не бросил ее: она сама решила жить здесь, полагая, что сможет зарегистрировать все то, что увидела в нетронутом городе Старших. Вот что самое важное. Она сделала свой выбор. Лефтрин отнесся к Элис с уважением. А теперь она упрекает его? Он ее любит! Разве этого недостаточно?
Мгновение она балансировала на грани, отделявшей ее от того, чтобы принять странную мысль, возникшую у нее в голове. Мужчина, который ее любит: чего еще женщине нужно? А потом она стиснула зубы, словно готовясь сорвать повязку с не зажившей до конца раны.
Нет. Ей этого недостаточно.
Пора покончить с притворством и с жалким прозябанием. Хватит убеждать себя, что когда (и если) Лефтрин вернется и скажет, что любит ее, все будет хорошо. Что именно в ней он еще найдет свой путь. Когда все постороннее будет отброшено, то какая часть Элис окажется реальной и достойной его любви? Чего стоит женщина, которая цепляется за надежду, что возвращение партнера придаст ее существованию смысл? Так она уподобляется беспомощному паразиту, смысл жизни которого зависит от кого-то другого?
Свитки и наброски, бумага и пергамент аккуратными стопками лежали там, где Элис их оставила. Все ее изыскания и записки ожидали свою хозяйку подле очага. Порыв сжечь их уже прошел. То был момент полного отчаяния прошлой ночью – вязкая черная яма, настолько глубокая, что у нее даже не хватило сил швырнуть бумаги в огонь.
Холодный свет утра показал, что это было ребяческим тщеславием, детской истерикой. «Смотрите, на что вы меня толкнули!» Что ей сделали Рапскаль и другие хранители? Ничего – только заставили увидеть истинную суть. Если бы она испепелила свою работу, то продемонстрировала бы лишь одно. Да, все верно, она хотела просто пристыдить их. По губам Элис пробежала мимолетная дрожь – а потом они сложились в язвительную улыбку. Соблазн не ушел: заставить бы их всех почувствовать такую же боль, какую испытывает она сама. Однако они ничего не почувствуют. Они не поймут, что именно она уничтожила. Кроме того, не надо стучаться в чужую дверь и просить у кого-то из хранителей горящих углей. Нет. Пусть все бумаги будут здесь. Это будет памятник ей – женщине, состоявшей из бумаги, чернил и притворства.
Закутавшись в старую одежку, Элис открыла дверь домика и вышла навстречу сырому дню. Ветер отвешивал ей пощечины. Отвращение и ненависть к собственному прошлому поднялись в ней мощной волной. Раскинувшийся перед ней луг вел к реке – ледяной, серой и непреклонной. Однажды Элис в нее угодила и едва не утонула. Она позволила себе немного помечтать. Все будет быстро. Холодно, неприятно, но мгновенно. Она произнесла вслух слова, которые всю ночь стучали в ее снах: «Пора покончить с этой жизнью». Она подняла голову. Ветер гнал тяжелые тучи по бескрайнему голубому небу.
