Так получилось, что все утро он возился с последней преградой в колодце. Ему приходилось делать перерывы, согревая кисти рук и растирая онемевшие колени. Только одеяние Старших не давало ему заледенеть. Уши и нос горели от хо-лода.
Наконец бревно начало издавать тихие стоны. Хоть он и знал, что страховка остается наготове, чтобы принять его вес, Татс взревел от ужаса, когда балка под ним внезапно обрушилась. Ее короткий конец улетел в темноту. Большая часть тоже упала – и резко закачалась. Удерживавший его канат загудел. Татс повис совсем рядом с освобожденной балкой и только чуть-чуть выше. Он вцепился в страховочный трос обеими руками и испытал мимолетный стыд, заметив, что в панике уронил топор. В следующий миг его начали поднимать – настолько поспешно, что он даже не успевал упираться ногами в стену колодца, чтобы не раскачиваться.
Его вытащили на край с таким рвением, что ободрали кожу на лодыжках. Большой Эйдер настолько обрадовался, увидев его целым и невредимым, что сгреб в объятия. Но следующей его обняла Тимара – и он счел страх вполне приемлемой ценой за то чувство, которое испытал, оказавшись так близко от нее и услышав ее шепот:
– Слава Са милосердному! Ох, Татс, когда я услышала твой крик, то подумала, что ты пропал навсегда!
– Нет. Это я просто от неожиданности. – Продолжая прижимать ее к себе, он наслаждался ее теплом, согревающим его озябшие руки. Обращаясь поверх ее макушки к остальным, он сказал: – Осталось вытащить тот последний кусок бревна – и колодец открыт. Теперь можно будет попытаться достать Серебро.
Хеннесси и Тилламон пришли к колодцу, чтобы сменить Большого Эйдера. Татс с изумлением понял, что с того момента, когда Хеннесси отправлял его вниз, прошла целая вахта. Помощник капитана подытожил:
– Он даже глубже, чем я думал. Прежде всего надо вытащить старую балку, а потом убрать ведро. – Он помолчал и с кривой ухмылкой добавил: – Пора порыбачить, парни.
* * *
Первую неудачную попытку «порыбачить» сделал Лефтрин. Однако у него ужасно уставали руки и выворачивались плечи. Хеннесси протянул канат через тот же ворот, с помощью которого спускали Татса. На его конце закрепили не только прочный крюк, но и ожерелье из огненных камней. Его принесла Малта и слезно умоляла использовать украшение для освещения дна колодца. Сияющие камни, обернутые вокруг каната в паре локтей над крюком, давали мерцающий свет, при котором Лефтрин попытался подвести конструкцию к ведру. Но пятно света получалось небольшим. Лефтрин лежал на животе, вглядываясь вниз, и пытался зацепить ту часть, которую они приняли за ручку ведра. Оно находилось гораздо ниже того места, до которого спускался Татс. Лефтрин решил, что на такую глубину посылать человека было бы чересчур опасно.
Когда спина у него невыносимо заныла, а зрение затуманилось, он уступил очередь Нортелю. Он встал, и его взгляд скользнул по кругу зрителей. Хранители и матросы тревожно наблюдали за работами. Чуть позади них ждали король и королева Старших, словно в своем горе им было невыносимо любое общество.
Малта сидела на ящике, который ей принес Рэйн, и держала своего малыша на руках. Ее глаза были прикованы к руинам стены, окружавшей колодец. Ее древнее одеяние сверкало на солнце, голова была замотана золотистым шарфом. Весенние лучи блестели на мелкой чешуе ее безупречно правильного лица.
«Достоинство», – подумал он, глядя на нее.
Достоинство вопреки всему. Рэйн стоял рядом с ней, высокий и серьезный. Втроем они напоминали скульптурное изображение монархов.
Или воплощение горя – если присмотреться к их лицам. Малыш кричал: пронзительный, прерывистый плач вызывал у Лефтрина желание заткнуть уши и убежать. Казалось, оба родителя больше его не слышат. Малта не ука-чивала Фрона и не шептала ему ласковые утешения. Она стоически терпела, как и ее супруг. Они ждали в молчании, и их отчаянная надежда была тонкой и острой, как лезвие кинжала. Колодец даст Серебро, и кто-то из драконов может объяснить им, как с его помощью излечить малыша. Младенец не унимался – и его крик стесывал с разума Лефтрина спокойствие. «Скоро он угомонится. Он измучается», – попытался он себя утешить. «Или умрет», – пришла к нему мрачная мысль. Сейчас малыш был настолько истощен, что на него не хотелось смотреть. С сероватой кожи отшелушивались чешуйки, пучок светлых волос на голове пересох и ощетинился. Лефтрин знал, что если в колодце будет Серебро, родители рискнут и приложат его к ребенку. Другого пути у них не было. Он попытался представить себе, что они должны испытывать, и не смог. Или просто не решился.
– Лефтрин!
Элис окликнула его, задыхаясь, и прозвучавшая в ее голосе слабость заставила его быстро повернуться в ней. Элис вышла из-за поворота узкой улочки и медленно двинулась к ним. Она ступала тяжело, будто вес накинутого на ее плечи яркого плаща был для нее непосильным.
– Что с ней? – пробормотал Татс.
Харрикин негромко подхватил:
– Как будто она напилась… или нанюхалась.
Лефтрин задержался на мгновение, чтобы бросить на них угрожающий взгляд, и поспешил к Элис.
– Вид у нее совершенно больной, – испуганно предположила Сильве.
Лефтрин перешел на бег – а Седрик и Сильве бросились за ним. Вблизи Элис выглядела такой измученной, какой Лефтрин еще никогда ее не видел. Сердце у него больно сжалось, и он притянул ее к себе. Она бессильно привалилась к его груди.
– Я ничего не нашла. – Она говорила громко и четко, но как-то безжизненно. Она оглянулась на Малту и произнесла: – Дорогая моя, я пыталась и пыталась. Повсюду. Я всю ночь слушала камни, прикасаясь к ним везде, где только могло храниться это знание. Мне кажется, что с момента нашего последнего разговора я прожила сотню жизней. Я поняла очень многое, кроме того, как для исцеления можно использовать чистое Серебро и как прикоснуться к нему и не умереть, – добавила она голосом дребезжащим, как у старухи.
Элис пошатнулась, и он крепче обнял ее, чтобы не позволить упасть.
– Элис! Я думал, ты уединилась, чтобы отдохнуть! Как ты могла так собой рисковать? Мы ведь не Старшие, чтобы без страха прикасаться к камням!
– А как я могла поступить иначе? – чуть слышно спросила она. – Разве я могла? – Она безнадежно засмеялась. – Лефтрин, там в одном месте была музыка и танцы. Мне хотелось забыть о том, зачем я пришла, и просто танцевать. А потом я вспомнила тебя и пожалела, что ты не со мной…
Она закашлялась.
Он взял ее за подбородок и заглянул в глаза.
– Элис? – умоляюще позвал он. – Элис!
Она перевела взгляд на него. Она по-прежнему была здесь. Ее лицо стало чуть более живым. Неподалеку от них замер Седрик, рядом с ним переминалась с ноги на ногу Сильве. Он понимал, что они хотят помочь Элис, – но не в состоянии был передать ее им. Они вдруг стали истинными Старшими, невероятно отличными от него самого и той женщины, которую он держал в своих объятиях. Хрипло он прошептал ей на ухо:
– Зачем ты так, Элис? Это же опасно! Что бы ни говорил Рапскаль и что бы ни делали остальные, мы ведь знаем, что камни памяти могут с нами сотворить! Сколько их было, жителей Дождевых чащоб, утонувших в грезах? Может, Старшие и способны применять камни без угрозы для себя, но мы-то – нет! Я понимаю, что ты хочешь здесь все исследовать, но прикосновения к камням ты должна предоставить другим. Что могло заставить тебя совершить такую глупость? Кельсингра?
