– Конечно, смотрите, господин менестрель. Может быть, недолго смотреть осталось, – пожал плечами Виктор. Он не совсем понимал смысл визита Нартела, но не хотел упускать любую, пусть даже самую призрачную надежду выбраться отсюда.
– Ну-ну, не будь столь пессимистичен, Ролт. Лучше вот сыграй мне что-нибудь. Если можешь, конечно.
– Могу, господин менестрель. Наверное.
– Да, попробуй. – Нартел без лишних слов осторожно протянул инструмент и медиатор Виктору.
Тот взял мандолину, именуемую здесь варсетой, внимательно посмотрел на нее, потрогал струны и оценил звук. Этот инструмент был гораздо лучше ученического. Гораздо. Хотя, конечно, немного не дотягивал по качеству до фабричного продукта средней руки в его мире. Но Антипов оценил мастерство создателя мандолины. И тут же спохватился. Если он попробует сыграть на ней какую-нибудь музыку, новую для менестреля, то у того возникнет резонный вопрос – откуда Ролт ее знает. А если сын лесоруба еще и скажет, что свободными от рубки деревьев вечерами пишет чудесные мелодии, ярко представляя себе, как их нужно играть, то это будет вообще… У Нартела и так возникнет неприятный вопрос, где Ролт познакомился с варсетой. Но этот вопрос – мелочь по сравнению с новой музыкой.
Виктор принял простое решение – он еще несколько раз потрогал струны, а потом бегло сыграл ту самую нехитрую мелодию из песенки про львов, которую ему показал ученик менестреля. На этот раз получилось даже лучше, чем тогда. Возможно, потому что Антипов уже привык ее играть, или потому, что инструмент был качественнее.
Нартел внимательно выслушал Ролта. Иногда у Виктора создавалось впечатление, что тот порывается что-то сказать, но останавливает себя. А потом менестрель задал тот самый вопрос:
– А где ты этому научился, собственно? – поинтересовался он, когда музыка смолкла.
Но Антипов не дал вовлечь себя в очередную ложь, сложную и опасную разоблачением. В самом деле, как сын лесоруба мог научиться играть на варсете? Лишь под влиянием невероятных обстоятельств.
– Это моя маленькая тайна, господин менестрель. И мне кажется, что я унесу ее с собой в могилу.
Менестрель в упор посмотрел на Ролта, но настаивать на ответе не стал. Виктор мог поклясться чем угодно, что если бы появилась новая музыка, то ситуация была бы совсем иной. А так – навык игры – мелочь.
– А что за песни ты пел по пути из города в замок? – спросил Нартел.
– Печальные песни, господин менестрель. Было бы странно, если бы пел веселые.
– Нет, я имел в виду – где ты их слышал? Кто тебя научил?
– Придумал, господин менестрель. Все придумал на ходу.
Нартел бросил на сына лесоруба очередной недоверчивый взгляд и, увидев честные и простодушные глаза, понял, что все равно пока что ничего не добьется.
– Хорошо, Ролт, мы поговорим с тобой в следующий раз. Обо всем.
– Но…
– Я постараюсь объяснить господину барону, что он слегка погорячился, – прервал вопрос Виктора менестрель. – Если не получится, то договорюсь с Мареком, палачом. Он кое-чем мне обязан. Так что будет больно, неприятно, но не смертельно. Не переживай особенно. Через пару недель уже сможешь ходить.
«О, у меня, оказывается, появляются могущественные покровители, господин Бонасье. Похоже, не умру. То есть, конечно, умру, но это будет явно не сегодня. Какое огорчение для зрительного зала».
– О, господин менестрель, благодарю вас! – поклонился Виктор. – Очень рад, что вы столь любезно согласились принять такое участие в моей судьбе! Уже через две недели смогу ходить. Надо же. Вот это – радостная новость.
Нартел опять внимательно посмотрел на собеседника, пытаясь понять, издевается тот или говорит искренне. И вновь натолкнулся на чистый и наивный взгляд.
– До встречи, Ролт, – сказал он. – Поговорим с тобой после.
Когда дверь за менестрелем захлопнулась, Виктор недолго радовался относительно хорошим известиям. Потому что радость получилась какая-то смазанная. Ей трудно было предаваться всей душой.
«Ну вот, господин Чернышевский, какие-то дикари над вашей головой поломают шпагу и подвергнут экзекуции на потеху толпе. А потом, недели через две, вы сможете передвигаться с посторонней помощью. Очень гуманно. Очень. Человеколюбие и всепрощение так и прет. Поблагодарить господина барона перед поркой, что ли? Так, чтобы уже наверняка запороли. Какое позорище… Эх, вообще не нужно было возвращаться. Но кто же знал?»
Антипов теперь понимал, что выживет, но вот почему-то такая жизнь ему совсем не нравилась. Публичная порка в его глазах представлялась некой вехой, которая наверняка отделит прошлого Виктора от теперешнего. Отделит и сделает жизнь хуже и беспросветней. «Отделяться» бывшему студенту не хотелось категорически. Это было против его убеждений и самолюбия. Он рассуждал так: вот живет молодой мужчина, здоровый и жизнерадостный. У него ничего нет, кроме этих качеств, да еще, пожалуй, самоуважения. Нет настоящих родителей, нет семьи, нет друзей, нет хороших знакомых, нет истинного прошлого, нет денег, нет положения в обществе, и самого общества тоже нет. Что с ним случится, если отнять последнее? Два-три чувства, оставшиеся с тех веселых времен? Виктор может просто исчезнуть. Превратится в Ролта, или в безликого жреца Ареса, или даровитого средневекового певца, или в… да все равно! Будет ли существовать Виктор? Вот вопрос!
Однако Антипов недолго переживал. Барон, не желая медлить с наказанием, назначил экзекуцию на тот же день. Поэтому примерно через час после визита менестреля за Виктором пришли.
Двое солдат забрали Ролта и повели его на небольшую площадь перед внутренними воротами. Нурия провожал своего подопечного сочувственным взглядом.
На этой площади было нечто вроде постамента. Деревянная «сцена», потемневшая от дождей и холодов. Иногда там произносились речи и зачитывались распоряжения. Теперь вот конструкция служила эшафотом.
По мере приближения Виктора к месту наказания его и без того безрадостное настроение ухудшалось еще больше. Помимо вполне ожидаемых опасений получить увечье, он испытывал совершеннейшее омерзение к тому, что произойдет.
Поднявшись по трем скрипучим ступеням, Антипов оказался рядом с коренастым лысоватым мужичком, одетым почему-то в потертый кожаный фартук. Марек был очень плохо выбрит, и от него несло чесноком. Палач подтолкнул Ролта к столбу на краю помоста и зашептал на ухо:
– Ты не переживай, парень, я буду несильно бить, а ты ори погромче. После десятого удара сделай вид, что потерял сознание. Его милость, скорее всего, остановит меня.
«Похоже, что Марека просил не только менестрель, – подумалось вдруг Виктору. – Видимо, еще кто-то… возможно, даже человек десять, судя по его обходительности. Занятно, конечно, что у меня столько поклонников. Но как же это все отвратительно выглядит! Палач, помост, толпа любопытствующих, барон с кислой миной на лице… досталось ему, бедолаге. Ну ничего, сейчас еще больше достанется. Да и мне заодно».
