Леди Шень. Мать императора. Понятно, что он разглядел во мне. Я помнила ее фото, пожалуй, да, что-то общее есть. Конечно, у нас разный разрез глаз, да и вообще я европейка, а она китаянка. Но некое загадочное сходство, пожалуй, действительно присутствует.
Из наших позвали только Августа с Анной и миссис Кимберли Тако. Сенаторша тоже была в ченсаме, ярко-голубом с красной отделкой, постоянно осматривала себя и явно прикидывала, не купить ли на память такой костюмчик.
— Вам очень к лицу, — сказала я.
— О, Делла, он такой удобный! А уж как необычно выглядите вы… Меня только удивило: почему голубой цвет? Я давно не девушка.
— У китайцев юность символизирует зеленый цвет. Цвет весны и пробуждения природы, начало нового дня и новой жизни. А голубой — это цвет, защищающий от порчи и дурного глаза.
— О, — опешила Кимберли и обеими руками огладила себя по бокам. — Порча, дурной глаз… Какая экзотика, право слово.
— Не нужно понимать буквально. Возможно, таким выбором китайцы хотели показать: им известно, что у вас множество завистников, и они вам сочувствуют. Есть поверье, что чужая зависть может причинить физический вред, и…
— Да, понимаю, — торопливо сказала Кимберли и снова огладила себя. Засмеялась: — Представляете, я спросила, где можно приобрести такое платьице на память? Как сувенир? А женщины, которые мне помогали, обиделись: оказывается, это подарок. По этикету полагается. Мне даже неловко, ведь каждый такой наряд стоит уйму денег.
— Боюсь, если вы откажетесь, китайцы сочтут, что вы недовольны.
— Да, я тоже этого боюсь.
Анна оглядывала нас и не скрывала раздражения. Ей никто ничего не прислал, она надела вечернее платье — розовое, на тонюсеньких бретельках, интригующе-полупрозрачное. Я промолчала, хотя очень хотела ляпнуть: в Китае даже в публичном доме сочли бы этот наряд неприличным. Август, разумеется, был в килте. Я не стала даже спрашивать, прислали ему наряд или нет, — Август нипочем не соглашался носить чужеродную одежку. Наверняка император, подозрительно хорошо осведомленный о нашей жизни, знал и это.
— Вы очень хорошо танцуете, — продолжала миссис Тако. — Я не люблю такие танцы, но у вас получается вовсе не вульгарно.
— Партнер хороший попался, — ответила я.
— О да. Кстати, я не сторонник кастовости в любой форме, но все-таки, заметьте, как же хорошо видно благородное происхождение! Я про молодого императора. А что скажете вы?
— Он довольно мил.
— Делла, я совершила открытие. Маленькое личное открытие. Я поговорила со служанками, когда они помогали мне одеться. Для нас восточные культуры всегда были синонимом бесправия. В первую очередь женского, во вторую — народного. И я спросила служанок… Я ожидала, что они будут рассказывать о своей доле почтительно, ведь они дорожат местом, но упомянут лишь обязанности. Знаете, они отлично представляют, что у них есть права! И умеют настоять на том, чтобы их права соблюдались! Они уверяют, что о правах народа китайская интеллигенция говорила и писала еще три тысячи лет назад, и эти творения сохранились. Подумать только. У них даже освобождение рабов императорским указом не было чем-то из ряда вон выходящим.
— У них и императоры бывали — мягко говоря, сомнительного происхождения.
— Да, да! В европейской культуре мне известен лишь один такой пример. Нет, пожалуй, два. Кромвель и Наполеон. Но Кромвель не осмелился увенчать себя короной. А Наполеон не возглавлял восстание рабов и бедняков. И в обоих случаях у претендентов было образование и значительный военный опыт. А тут… Сельский староста, подумать только! Выиграл войну против правительственной армии! И стал императором, хотя в стране было полно аристократии. Да чего далеко ходить… Молодой император официально не монарх, а партийный лидер.
— Монарх тоже в каком-то смысле партийный лидер. Лидер партии аристократов.
— Да, я понимаю. Но пожизненность и наследуемость уничтожают идею выборности…
— А в Польше короля выбирали. А Эльдорадо можно смело счесть наследником Римской империи — там император был тем же диктатором и к власти приходил силой. Или почти силой.
— То есть вы полагаете, что китайская система управления — не архаична?
— Трудно сказать. Мне кажется, китайский подход чем-то родственен русскому. На Сибири установили монархию ради стабилизации политической власти. И ради укрепления преемственности. Чтобы с каждым новым премьером не менялось бы законодательство. У наследственной монархии есть свои преимущества. Она символизирует незыблемость устоев и в то же время обеспечивает поступательность движения. Кроме того, когда преемник заранее известен, есть время и на его подготовку, и на то, чтобы приспособиться к нему. Смена власти не вызывает глобальных потрясений, кризисов и шока.
— Мне кажется, наша система все-таки гибче и лучше реагирует на вызовы времени.
— Но с какими трудностями мы к ней пришли!
— Безусловно. Но ведь свободу надо отстаивать. Скажу вам откровенно: как сенатор, я ничего не имею против просвещенных монархий, особенно парламентских. С ними легко и удобно работать. Взять ту же Сибирь — очень договороспособные, очень… Но чисто по-человечески монархии мне не нравятся, я считаю этот путь тупиковым. Там в принципе выключен социальный лифт на верхних этажах. Нельзя лишать рядового гражданина легитимной возможности занять вершину власти. Это рубит амбиции и стимулы для личностного роста. К чему стремиться простому человеку?
— Ну, у них отсутствует возможность, а у нас отсутствует вершина. Разве у нас получится стать единоличным правителем? И к чему стремиться простому, но амбициозному человеку? Вот хоть на меня посмотрите…
Кимберли засмеялась.
Она курировала в Сенате правозащитную деятельность, и мы с ней уже пересекались, когда утверждали омбундсмена на Сонно. Я была в несколько растрепанных чувствах и нажаловалась, до чего же достало, что от моей подписи зависят судьбы миллионов человек. Опытная политиканша сначала не особо мне поверила, а потом вдруг прониклась и сказала: а теперь, княгиня, представьте, как у меня дрожат коленки, когда мы проводим через Сенат проекты, отдача от которых будет ясна только через полвека, а на кону судьбы миллиардов. И профессиональный цинизм правозащитника, который постепенно вырабатывается, когда много раз приходилось выбирать между ужасным и плохим — не помогает…
Анна скучала и деликатно, как ей казалось, позевывала.
— Август, а что вы скажете о предмете нашего спора? — спросила Кимберли. — Каково будет компетентное мнение практикующего герцога?
Он не успел даже рот раскрыть — Анна возмутилась:
— Послушайте, вы только о политике говорить можете?
Кимберли Тако онемела от шока. Несколько секунд она еще ждала, что Август осадит свою обнаглевшую невесту, но «практикующий герцог» не спешил сгладить неловкость. Остаток пути мы с сенатором проделали в гробовом молчании, слушая веселый и бессмысленный щебет Анны, обращенный исключительно к Августу.
