— Скажи, друг мой, а зачем мне понадобилась Ната?
— Ну, она лекарь хороший.
— Не лекарь, а магиня жизни, и не мне она нужна, а тебе.
— Почему мне? — тупит Дорн.
— Потому что ты либо ослеп, либо сошел с ума.
— Я? — удивляется Дорн.
— Ну не я же.
Задумчивый взгляд кузнеца.
— Повторяю для особо здоровых: Ната нужна тебе.
— Почему?
— Либо у тебя очень плохое зрение и ты видишь перед собой взрослого мужика вместо восемнадцатилетнего пацана, либо ты сошел с ума, говоря, что пятьдесят пять лет для человека — это молодость.
— Какого человека?
— Этого!
Потеряв всякое терпение я подымаю за шкирку подошедшего так кстати пацана со свертком, переношу его через прилавок и показываю Дорну.
Дорн внимательно осматривает пацана, который от удивления даже не пытается барахтаться.
— Это не человек — это мой родственник, — важно заявляет кузнец.
Я сейчас сам сойду с ума. Отпускаю пацана, сажусь на пол рядом с Дорном.
— И почему твой родственник не может быть человеком? — спокойно, безразлично и устало спрашиваю я.
— Потому что он гном.
— Кто гном?
— Он. Между гномом и человеком не может быть потомства, и так как он мой родственник, он — гном.
— А почему не человек? — туплю уже я.
— Потому что я — гном.
Занавес.
Сижу на полу, закрыв глаза. До ушей доносится стандартный звуковой фон базара. Люди спрашивают, торгуются, спорят и, наконец, заключают сделки. Люди.
— Тебе же говорили: и люди, и эльфы, и гномы, и, как его, тритоны тут есть, и черт знает кто еще. Чему ты удивляешься? Не поверил?
Поверил.
— Опять. Да, поверил, но как-то так, мол, пока не увижу, не рассказывайте сказки. А может, Дорн должен был сразу представиться: гном я, а не больная фантазия падре. Чем Дорн поил жертву волчиц, не помнишь? Глазки-то открой.
Послушавшись, я открываю глаза. Надо мной склонилась озабоченная голова Дорна, рядом с ним, с любопытством рассматривая меня, стоял его родственник, пятидесятипятилетний малолетка.
— Влад, ты в порядке? — озабоченно спросил Дорн. — Может, сходить за Натой? Я быстро.
— Нет, Дорн, не надо, просто я никогда не видел гномов, только чит… э… слышал о них, и поэтому считал тебя человеком.
— Конечно, в деревнях мы не живем, — усмехнулся Дорн, — а вот в городах бываем.
— А что ты о нас слышал? — влез малолетка.
— Ну, живете в горах, — ответил я, силясь припомнить земное литературное творчество, — шахты рубите, кузнецы из вас лучшие.
— Это правда, — важно заметил Дорн, — лучше нас никого нет.
— Сильные очень, — продолжал я.
— Да. Есть такое.
— Бороды до пояса, а то и ниже, и плечи метра полтора шириной.
Переглянувшись с племянником, Дорн оглушительно заржал. Родственник только заулыбался — видно, так ржать ему еще не по чину.
— Вот и не понял, что ты гном: ты ж вон какой щуплый, соплей перешибешь, и борода короткая.
— А ты не подумал, что с такими плечами в шахте не только работать, но даже ходить трудно? Все стены обтешешь и застрянешь где-нибудь на повороте. Какой же ширины должны быть проходы?
— И руки, руки какой длины должны быть? — вмешался малолетка. — Чтоб с такими плечами хотя бы до носа достать?
— А борода до пояса и ниже, — веселился Дорн. — Для чего — всю пыль и грязь в шахте собирать или чтоб на наковальне лучше под молот попадала?
Мрачно смотрю на веселящихся гномов. Да, опять я выступаю в явно понравившейся мне роли шута. Вот и верь после этого всей писанине. А ржут-то как, заливаются, Петросяна на вас нет, мигом бы смеяться отучил.
— Может, покажешь свою работу? — прервал я веселье гномов.
Довольно ухмыляющийся юный кузнец развернул сверток и достал кистень.
— Вот смотрите.
Небольшая, сантиметров тридцать черная рукоять. Маленькая гарда сантиметров в десяти от оковки одного конца рукояти, оковка с кольцом на другом, тонкая цепочка, маленький ромб толщиной сантиметра три, шириной шесть и высотой восемь на конце. Вспоминая земные образцы этого оружия, особенно цепной пехотный моргенштерн,
[49]
я поморщился:
— Парень, мне сегодня в ночь по погани гулять придется, а не воробьев по улице гонять.
— А ты примерь к руке.
Я беру в руки боевой кистенек. Опаньки, игрушка-то тяжелая. Килограмма два, никак не скажешь по внешнему виду. Отпускаю цепь, и с негромким шелестом оружие встает на боевой взвод. Вот это дела, вся тяжесть данного инструмента для вышибания мозгов ближнему сосредоточена в ромбе, цепь и рукоять практически ничего не весят. Если вспомнить сопромат, с его правилами рычагов, моментов и прочей хренью, то такая конструкция с концентрацией веса в ударной точке по эффективности применения максимальна. Остальные виды холодного оружия завистливо стискивают зубы.
— Цепь не порвется от удара? Тонкая она у тебя.
— Не порвется: каждое звено сделано из витой двухслойной стали холодной ковки, мягкой и твердой.
Так, попытаемся вспомнить то, чему меня давно и небезуспешно учили. Твердая сталь упруга, но слишком хрупка, мягкая имеет большую склонность к деформации. Холодная ковка означает, что сталь не подвергалась термической обработке в процессе и ее кристаллическая структура сохранила все свои свойства. То есть парень хочет сказать, что я держу, учитывая местные технологии, шедевр кузнечного искусства Средневековья. Вряд ли он будет врать в Белгоре насчет оружия и его свойств. Не тот город, да и дядя рядом стоит прищурившись.
— Ну-ка дай, посмотрю, — сказал Дорн.
Вертит оружие в руках, присматриваясь, в отличие от меня, больше к рукояти и ромбу.
— Из черного дерева рукоять делал? — спрашивает Дорн племянника.
— Да.
— А в било что залил?
— Свинец с теммом.
[50]
Еще одно непонятное слово.
— Швы как спрятал на биле?
— А никак. Нет там швов — целиком выковал, помучиться пришлось, правда, но сделал.
Уважаю, качественно выковать пустотелую конструкцию, которую обычно получают литьем или сваркой, — это не «помучиться пришлось», а…
— Ну что, Влад, нравится?
