— Извини, — сказал он, протянул к Нельке руку с пистолетом, такую длинную‑длинную‑длинную руку, и дважды выстрелил.
Нельке показалось, что сквозь неё, как сквозь воду, прошли две широких трубы с пустотой внутри, и вместо неё теперь тоже осталась только пустота, и эту пустоту без следа развеяло над снегом лёгким дуновением ветра.
Ян медленно поднялся на ноги.
Серёга и Нелька валялись на утоптанном снежном тротуаре, будто вещи, оброненные настоящими Серёгой Лихолетовым и Нелькой Нырковой, но только где их, живых, сейчас искать, как догнать, как вернуть потерю?
Спрятав пистолет в карман, Ян Сучилин с натугой приподнял Серёгу и перевалил в глубокий сугроб за снеговой бруствер, что тянулся вдоль тротуара. Потом точно так же перекатил Нельку. Надел перчатки, ладонями замёл следы на дорожке, поправил бруствер и охлопал его для надёжности, а затем отряхнулся и пошагал в сторону улицы с автомобилями. Он отойдёт на километр, поймает частника и уедет. Никто его тут не видел. Серёга пригнал сам, без водителя, и тут, возле общаги, угодил в засаду, а потом и Нелька тоже. Их «гелик» пусть стоит на парковке, пока не сработает топливо.
А Немец так и не дождётся Лихолетова. В недоумении пожав плечами, он отправится на кухню готовить ужин — один, без Танюши, которая уехала навестить Яр‑Саныча. Про Лихолетова и про Ныркову общага узнает лишь утром, когда дворник, расчищая дорожку, обнаружит тела и вызовет ментов.
А Серёга с Нелькой свою последнюю ночь на земле проведут вдвоём. Обращённые друг к другу лицом, как возлюбленные, они тихо пролежат в сугробе под снегопадом — совсем неподалёку от крыльца общаги. В самый глухой час ещё не умерший Серёга ещё откроет обледенелые глаза. Прямо перед собой он увидит мёртвое и очень белое лицо Нельки с чёрной дырой, пробитой пулей над тонкой бровью, но ничего уже не поймёт и не узнает Нельку — ведь он в жарком Афгане, ведь он командир «Коминтерна».
— Танюша, почему снег? — почти беззвучно спросит он.
* * *
Он вернулся в Ненастье в субботу ещё до рассвета.
Утро в ноябре разгоралось, будто костёр на сырых дровах: где‑то сбоку, через силу, с белым дымом. Сначала в темноте засинели скаты крыш и какая‑то глубокая, неровная, извилистая трещина вдоль восточной стороны горизонта. Потом зябкая сизая мгла растеклась, словно водяная чума, мир оцепенел, и вдруг непонятно где замаялось острое красное пламя. Его было немного, не больше, чем на лучине, однако всё неподвижно посветлело само собой, и наступил день 22 ноября 2008 года.
Герман сидел в мансарде возле заиндевелого окна и ждал, пока в стакане с кипятильником забурлит вода. Он смотрел на безлюдные дачи с чистыми дворами, на ледяные вербы и липы, на дальние ровные луга с неожиданными зазубринами перелесков, на мягкие серебряные размывы рассеянного неба. В доме было холодно; Герман накрутил на себя все одеяла, которые отыскал. Печку ему не затопить — сторож Фаныч увидит дым, и до ночи из Ненастья не уйти, потому что улицы покрыты изморозью, чувствительной, как эмульсия на фотоплёнке, и любой след будет заметен, будто от динозавра.
Да, он вернулся в эту заколдованную деревню. Конечно, с тайником всё в порядке. Вокруг — полный покой. Но что же ему делать? Он уедет отсюда, и опять начнётся ползучее сумасшествие, опять сомнения примутся разъедать и точить здравый смысл, опять воображение наполнит сознание отчаяньем и картинами катастрофы… Легче сжечь мешки с деньгами, чем уйти от них.
Герман смотрел из окна мансарды и обречённо размышлял: может, ему уехать не в Самару, а куда‑то поближе, чтобы время от времени незаметно навещать свой тайник, если уж ему невмоготу не знать о состоянии клада? Это, ясное дело, не освобождение — но значительное удлинение поводка…
Невозможно уйти из Ненастья — а торчать тут бессмысленно. Западня. Но ведь он уже попадал в такие ловушки. Герман вспоминал свою жизнь. Он прятался в глыбовом развале возле моста через речку Хиндар у кишлака Хиндж. Он нёс дежурство на балконе «блиндажа», когда тянулось долгое «афганское сидение» в домах «на Сцепе»… Из одной ловушки его вытащил Серёга Лихолетов, когда начал стрелять по басмачам. Из другой ловушки его вышибла бывшая жена, когда позарилась на его квартиру…
Но не в квартире дело. Не в обороне укрепрайона. В своих незримых ненастьях полегли и Серёга Лихолетов, и Егор Быченко, и Каиржан Гайдаржи. Из такого ненастья он, Герман, сейчас выводил Танюшу — и уже почти вывел, уже видно, где безопасно, — а он, как на пехотную мину, наступил на свои миллионы и не может сойти с детонатора. Деревня Ненастье — капкан.
Не раздеваясь, он лёг на топчан, закрутился в одеяла, которые были, и уснул лицом к стене, чтобы сохранять тепло собственного дыхания.
В опустевшем Ненастье царила такая тишина, что Герман сквозь сон услышал с улицы, как брякает в петлях амбарный замок на воротах, а потом скрипит калитка. Кто‑то входил во двор. Герман одним прыжком очутился у окошка и увидел внизу молодого кучерявого мужчину в модном пальто; осторожно, чтобы не шаркаться плечами по доскам, гость пробирался через узкий проём калитки. На улице возле ворот стоял чёрный «лексус».
Это капитан Дибич наконец‑то пожаловал осмотреть дачу. Дубликаты ключей Дибичу дал покойный ныне Танцоров ещё 17 ноября, в понедельник.
Капитан уже поговорил со сторожем кооператива. Фаныч был пока что трезвый и произвёл хорошее впечатление. Капитан даже подержал лестницу, когда сторож за какой‑то надобностью полез на чердак своей хибары.
— Точно могу сказать: они сюда приезжали поздно вечером в четверг, — сообщил Фаныч. — Танюшка Куделина, я её с девчонок помню, и этот новый хозяин — Танцоров. Приезжали на машине Танцорова, называется «патруль». Часа два на даче провели. Я сам их запускал и выпускал через ворота.
— Очень интересно, — искренне удивился Дибич. Протокол он не вёл, но главное — узнать факты, а для формального допроса можно потом прислать опера. — Зачем они приезжали в такое время? Встречались с кем‑то?
— Того уж я не знаю, — с достоинством ответил Фаныч. — Не наше дело.
— Больше, значит, посетителей не было?
— Да вроде нет. Машины не проезжали, дыма из печи не видел.
— Хорошо, Андрей Митрофаныч. Вы молодец. Если что‑то случится, или если Неволина увидите, — сразу позвоните мне. Вот вам моя визитка.
— Так точно, позвоню, — Фаныч уважительно вытер пальцы о ватник и взял у капитана карточку. — Щас телефон суну на подзарядку.
— И объясните мне, как проехать к дому Куделиных.
Дибич сначала прогулялся по двору бывшей дачи Яр‑Саныча, подёргал запертую дверь сарая, обошёл домик по кругу, перебрал доски, жерди и рамы теплиц, приставленные к задней стене, покачал на прочность поленницу под навесом. Следов во дворе и на крыльце не было, но утром всё припорошило изморозью. Впрочем, Дибич не верил, что Неволин прячется здесь.
Это слишком просто. К тому же смущал странный визит Куделиной и Танцорова на дачу. Если Танцоров и Куделина в сговоре с Неволиным и приезжали сюда встретиться с ним, то у преступления получалась какая‑то слишком громоздкая конструкция — а это неубедительно для следствия и ненадёжно для злоумышленников. Если же сговора нет, то какого чёрта эти двое сюда приезжали? Любовное свидание, что ли? На выстуженной даче?
