— Сука, — тихо сказала Марина, возвращая коробку на полку.
— Мы живём лучше многих, Мариш, — сказал Герман. — Сколько парней без работы сидят? Гуртьев или Сашка Флёров — те вообще на одну пенсию.
— Давай шоколадку своруем? — вдруг предложила Марина. — Я могу под одежду спрятать — не заметят. Не будут же на кассе мне юбку задирать.
— Не превращайся в шпану.
Цветастое изобилие почему‑то было неприятно своим самодовольством. Оно портило настроение так, как никакая бедность прилавков не портила.
— Ваши парни без работы, потому что прописки нет, — сказала Марина. — А прописки нет, потому что вам ордеров не выдали. Зря вы железную дорогу перекрывали, дурни. Мы с девками решили сами к мэру пойти и требовать ордера. Ельку я «на Сцепу» забираю, а сдать его в садик — нужна прописка.
— Про Ельку могла бы и со мной посоветоваться.
— Ты что, против? — тотчас ощетинилась Марина.
— Я не против, Мариша. Но о таких вещах надо советоваться.
Марина не выносила быть виноватой. Виноват всегда мужчина.
— Как с тобой советоваться, если ты нихрена не хочешь денег добывать? На садик тоже деньги нужны! Даже с пропиской туда без взятки не устроят!
— Что‑нибудь придумаем, — мягко сказал Герман.
— Придумаем, ага, — скептически сморщилась Марина. — Давай лучше на обедах экономить. Будем сюда ходить и жрать втихаря. Я серьёзно, Неволин.
Они остановились у кассы. Марина расплачивалась и метала в Германа гневные взгляды, будто обвиняла в том, что приходится отдавать купюры кассирше. Герман молча перекладывал покупки в пакеты.
— Поймай тачку, — на улице угрюмо сказала Марина Герману, щурясь на июньское солнце и листву тополей. — В трамвае всё, что купили, раздавим.
В такси — разношенном, как тапок, «москвиче» — они сели на заднее сиденье. Марина молчала, а потом вдруг прижалась к Герману и схватила его за промежность — сразу хищно и ласково (ей вообще нравилось приставать к Герману в самых неподходящих местах или обниматься у всех на глазах).
— Германец, у меня к тебе дело, — жарко зашептала она.
— Я ни о чём не могу думать, пока там твоя рука, — еле выдавил Герман.
— Помнишь, я тебе говорила про свою работу? — Марина убрала руку.
Конечно, Герман помнил: Танцорка — бывшая «челночница», четыре палатки на Шпальном, Марина и Петухова — продавщицы…
— Я узнала, что Танцорка никому не отстёгивает. Платит за место, и всё. У неё нет крыши. Она тут так давно, что все думают, будто она под кем‑то.
— И что с того?
— За неё никто не впишется. Мы с Петуховой можем её выпихнуть. Дело будет наше. Танцоркины «челночницы» всё равно свой товар к нам принесут. Будем рулить всей конторой вместо Танцорки. Там уже нормальные бабки.
Из магнитолы рвался запредельный глумливый рёв «Сектора Газа»: «Как у леса на опушке соловей ебёт кукушку! Только слышно на суку: чирик, пиздык, хуяк, ку‑ку!»
Герман искренне подумал: может, он уже чего‑то не понимает в жизни? Вполне вероятно. Раньше, при Серёге Лихолетове, он был солдатом. Но кто он сейчас? И командир ли ему Егор Быченко?
— Мариша, это всё какой‑то бандитизм, — осторожно сказал Герман.
— Танцорка и так и так спалится. Её вычислят. А навар заберут другие. А мы с Петуховой выкупим у неё всё и в рассрочку заплатим ей отступные.
— Ну, вам виднее, — Герман недовольно пожал плечами. — При чём тут я?
— Как при чём? Надо сломать ей рога. Сама‑то она ничего нам не отдаст. Вот ты и приди с парнями. Она не вякнет — вы же «афганцы», вас все боятся. А твоя жена будет иметь палатки на Шпальном. У многих «афганцев» так.
Тачку потряхивало на разбитой улице. В окнах зеленели нестриженые скверы, по лицам бежали пятна света, словно машина ехала по лесу.
— Слушай, Мариш, я не хочу криминала, — признался Герман.
— Ага! — Марина с презрением отодвинулась от него. — Для Бычегора ты с пистулькой скачешь за голимую шофёрскую получку, а мне — так «отсоси»? Попутал ты, Неволин. В войнушку играешь, как мальчик, а мама титю даст?
Герман растерялся. Марина, конечно, была права. Но очень не хотелось соглашаться с её правотой. Германа охватило озлобление против Быченко: нахрена он повернул так, что теперь кругом — война?
— Ты не смотри, что у нас браку полгода, я ведь разведусь без проблем, — холодно сообщила Марина. — Мне нужен мужик, который реально помогает.
— Не пережми с угрозами, Марина, — ответил Герман. — Я подумаю.
Начало июля 1994 года в Батуеве потонуло в дождях, и город выглядел как алкаш: весь в отросшей нечёсаной зелени, загорелый и одичавший. В тёплых лужах сияли пыльные тучи, ручьи несли всякий мусор, зарешеченные окна первых этажей были приоткрыты. Мужчины ходили по улицам голые до пояса и в пляжных сланцах, продавщицы в киосках сидели в купальниках. Углы домов и остановки были густо залеплены объявлениями, повсюду торговали букетами, пахло беляшами и бензином.
Пугать Танцорку Герман отправился с Мопедом, брательником Марины, с Птухой и Лещёвым. Компания получилась дурацкая, но составляла её Марина, и Герман не стал спорить. Поехали на старом «форде» Мопеда.
Шпальный рынок сейчас представлял собой огромное торжище, которое еле умещалось в бывшем товарном терминале. Здание, конечно, никто не достраивал, но «Коминтерн» привёл его в худо‑бедно пригодное состояние: вместо внешних стен приварили железные листы, соорудили лестницы и провели электричество. Получилось нечто вроде торгового центра в духе голливудских боевиков про жизнь после ядерной войны.
Вырулить к терминалу Мопед не смог. Былая дорога‑бетонка затерялась, затоптанная и заезженная; территорию вокруг терминала загромождали беспорядочные парковки, фуры, склады стройматериалов и тары, площадки с контейнерами, свалки, какие‑то шанхайчики — платные туалеты, перелётные пивнухи и шашлычные. Пришлось бросить «форд» и пойти пешком.
По пути Герман увидел застрявший в этих трущобах кортеж Бычегора. Быченко, его свита и нынешние командиры «Коминтерна» ездили на чёрных «гелендвагенах» и «крузаках». После расстрела «динамовцев» машину Егора всегда сопровождали два автомобиля с охраной. Сейчас весь кортеж стоял возле какого‑то ларька: опустив тонированное стекло, Егор расплачивался с продавщицей за чебурек. Испуганная тётка не знала, сколько стоят двадцать долларов, чтобы дать сдачу. Егор похохатывал — он был слегка под кайфом. Два других внедорожника дожидались угрюмо, словно боевые роботы.
На входах в терминал дежурили посты «афганцев».
— Свои‑свои! — вальяжно сказал Мопед знакомому парню. — Стволов нет!
Огромные, по‑вокзальному гулкие пространства терминала, освещённые промышленными светильниками, были тесно заставлены рядами торговых палаток на каркасах из тонких трубок. Внутри палаток по стенкам ручьями струилась разноцветная синтетика, что‑то стеклянно‑пластмассовое, яркое и блестящее. Всюду ходили и примерялись к товарам легко одетые бабы — и пожилые, и совсем девчонки, и порой казалось, что вокруг — женская баня. Под ногами хрустели песок и шелуха семечек. Колыхался людской гомон.
