– И что? – я даже растерялся.
– А то, что в этих мемуарах мой папа упоминается один раз, как сосед. Только как сосед! Понимаешь ли, дерево упало на провода, замыкание, мог случиться пожар, но добрый сосед вызвал электриков. И он его гнусно назвал «сослуживцем одного родственника». Ни слова благодарности, хотя папа ездил к Кириленко и фактически его спас. Его бы с позором выперли на пенсию! Не говоря уже о многолетней дружбе домами. Ах, как искренне!
Понятно.
Значит, и в своих рассказах о работе и карьере, о встречах с разными замечательными людьми он тоже подвирает?
Хотя вот он пишет о своем несчастном первом браке, о ранней смерти жены, о том, что виноват перед ней, не заботился о ее здоровье, всё работа и только работа, и проморгал ее болезнь, которую, если бы вовремя спохватиться, можно было бы вылечить. И это еще не всё. О своих изменах тоже пишет, кается: жена в больнице, а он в ресторане с девушкой, а дочь-второклассница дома одна. И всё вроде бы очень искренне и открыто, сердце вроде бы нараспашку…
И вот это проклятое «вроде бы».
Но, наверное, во всех мемуарах – так.
Глагол времен! Металла звон!
non omnis moriar
[4]
Таня Сергеева собиралась писать диссертацию об экономике Центральной Африки. Подбирала литературу. Литература была в основном на французском. Английские работы тоже попадались. Ну и наши, разумеется. В основном еще советские, про неоколониализм и вывоз капитала.
Вдруг в Ленинке она нашла книгу ровно с таким названием: «Экономическое развитие Центральной Африки». 1972 год. Автор Чеглаева М. И. Выписала, посмотрела. Тонкая, 190 страниц. Вполне толковая, несмотря на цитаты из решений XXIV съезда и штампованные фразы про общий кризис капитализма и грабительскую политику Запада. Чеглаева М. И., значит. Интересно, как ее звали? Мария Ивановна или Маргарита Иосифовна? Но в выходных данных тоже было «М. И.». Издательство Воронежского государственного университета и всё. Тираж – одна тысяча.
Наверное, эта Чеглаева М. И. защищала диссертацию и по ней опубликовала эту книгу. Или наоборот, неважно. Наверное, в отчетах она гордо называла ее «монография». Наверное, она страшно радовалась, когда книжка вышла. Раздарила коллегам, друзьям. На защите раздала всем, кто пришел. Надписывала: «С уважением от автора». И еще дома осталось. Когда кто-то приходил домой, муж (или ребенок) говорил этак вроде, случайно тарабаня пальцами по стеклу книжного шкафа: «А это, кстати, Машина (мамина) книга!».
Смешно.
Придя домой, Таня Сергеева села к компьютеру и стала гуглить Чеглаеву М. И. Но увы! Ни следа, ни ссылочки. Она залезла на сайт Воронежского университета. На разные русские и иностранные ресурсы по африканской теме. Тоже ноль.
Обидно.
Через полгода она принесла статью в журнал «Проблемы развивающихся стран». Там была ссылка на Чеглаеву М. И. Не на какую-то конкретную страницу, мысль или факт, а вообще. Типа «данная тема рассматривалась в таких-то и таких-то работах».
– Что-то у вас многовато ссылок! – сказал редактор.
И вычеркнул Чеглаеву М. И.
Канторович и судьба
своих без чужих не бывает
Выдающийся историк Эрнст Хартвиг Канторович родился евреем, но по духу был истинным германцем. Имперским немцем. В Первую мировую добровольцем пошел в армию, храбро сражался и заслужил Железный крест. В 1918 году вступил в «белые отряды», свергал коммунистическое правительство Баварии. Дружил со Штефаном Георге, входил в кружок правых интеллектуалов, выступал за «консервативную революцию», народ, кровь, почву и вождя.
Его первая книга – замечательная, получившая огромный успех монография о германском императоре XIII века императоре Фридрихе II Штауфене – вышла в 1927 году со свастикой на обложке.
В 1933 году, после известных событий, Канторович в письменной форме задал своему университетскому начальству вопрос: неужели он, авторитетный историк, столько сделавший для становления нового германского рейха и его духа, должен уйти с дороги только потому, что в его жилах течет какая-то не такая кровь?
Начальство развело руками, но промолчало.
Потом Канторович отказался присягать лично Гитлеру. Он был готов присягать Великому Вождю Великой Нации, но не человеку с именем и фамилией – разница, однако. Он не понимал, почему этого никто не понимает.
Его уволили.
В 1938 году, после Хрустальной ночи, старые друзья его спрятали и сумели переправить в Англию. Потом он уехал в Америку, хотя слово «американизм» еще недавно было для него самым ненавистным ярлыком в те дни, когда он писал о возрождении германского духа.
В Америке, однако, в конце сороковых начался маккартизм. Канторовича в числе прочих вынуждали дать присягу (loyalty oath она называлась), что он не состоит в компартии и не симпатизирует ей. Канторович стрелял в коммунистов в 1918 году, однако присягу дать отказался. Тошно было опять клясться-божиться, что ты хороший, верный и преданный.
Его опять уволили.
Но, конечно, Америка 1950-х – это не Германия 1930-х. Он подавал апелляции, дошел до Верховного суда, и его в конце концов восстановили на работе… И – вот ирония судьбы! – им восторгались либералы, левые, хотя он всегда был сторонником правой идеи.
Но эта история о другом.
Не только о силе духа, о твердых принципах и прочее.
Эта история о том, что любой человек, несмотря на все заслуги и убеждения, может вдруг оказаться евреем в Германии и коммунистом в Америке.
Зимний путь
une mésalliance frustrée
[5]
– Валечка, вы не сможете прийти ко мне в пятницу? – спросила Александра Павловна.
– В пятницу, в пятницу, в пятницу… Ой, нет, в пятницу не смогу, простите, пожалуйста, в пятницу я уже договорилась, а что такое, Александра Павловна?
Разговор шел по телефону. Александра Павловна позвонила своей уборщице. Обычно Валя приходила по субботам, к полудню, и к пяти справлялась со всеми делами: полы, ковры, пыль, кухня-ванная и глажка. И получала за это две тысячи рублей, но не меньше сорока евро – такой был уговор.
Валя была из дальнего Подмосковья, где у нее жили старенькие мама и папа. Каждый день ездила в Москву, полтора часа на электричке туда, полтора – обратно. Спасибо еще, что жила близко от станции, всего десять минут пешком, потому что другие, которые жили вроде бы гораздо ближе к Москве, торчали в автобусах по три часа в пробках.
Потому что работы в родном городке не было, тем более по Валиной специальности «конструктор женской одежды». И в Москве тоже было портних завались. Так что приходилось вот так.
