– Что ты, что ты, – сказала она. – Я жутко перепугалась, правда.
– Ну, ясно же, что ерунда какая-то, – сказал он, снимая халат. – Чего тебе бояться?
– Как чего? Я замужняя дама.
– А! – сказал он, налил на ладонь гель и намылил ей плечи.
– Что «а»? Если бы он пришел, он бы меня убил.
– Это я бы его убил, – сказал Алексей Михайлович, играя мускулами. – Легко.
– Зачем?
– Не зачем, а почему, – сказал Алексей Михайлович. – Чтобы он тебя не убил, понятно? – и он стал нежно мылить ей грудь и живот.
– А если бы твоя жена вдруг ворвалась, что тогда?
– Откуда бы она здесь взялась? – он пожал плечами.
– Ну, мало ли. Выследила бы. Не знаю. Вот ворвалась бы и всё.
– Исключено, – сказал Алексей Михайлович.
– А если бы? Вот если бы Олег ворвался, он бы меня убил, точно. А Лена?
– Она бы меня простила, – сказал Алексей Михайлович.
– Хорошая она какая, – сказала Татьяна Михайловна. – Добрая.
И крепко зажмурилась. Тем более что Алексей Михайлович стал смывать с нее пену с помощью душа.
Потом они обсохли, оделись, остыли, как говорила бабушка, и вышли.
Попрощались у метро. Он спустился вниз, а ей было на троллейбус. Или пешком – она жила в двух остановках.
Достала мобильник, нашла телефон его жены. Захотелось позвонить ей и сказать: «Вы его простите, пожалуйста! Вы же такая хорошая!» И всё выложить в подробностях. Включая царапину у него на попе.
Но потом расхотела. Даже стерла ее номер. И его номер тоже.
А для верности шарахнула мобильник об асфальт.
Он не разбился. Тогда она ногой спихнула его в водосток.
Мы диалектику учили не
от абстрактного к конкретному и обратно
Мой приятель давным-давно рассказывал:
«В 1979 году я поступал в аспирантуру одного физического института. Готовлюсь к экзаменам. В числе прочего надо сдавать философию. Марксизм-ленинизм. Диамат, истмат и всё такое. А я по этой части совсем никак. Мимо. Когда учился, сдавал по шпорам. Да и нас вообще по этой части не мучили. А тут экзамен! Посмотрел билеты – батюшки! Античные атомисты, категорический императив, диалектика общего, особенного и единичного. Короче, кранты.
Но надо!
Положил себе на это дело две недели. Затарился учебниками, поехал на дачу. Учебники толстые, страшно открывать. А как откроешь – тут же закроешь: не лезет, и всё. А время идет. И непонятно, что делать. В тоске роюсь на книжных полках. Вдруг вижу – брошюрка „Основы философских знаний. Для сельхозтехникумов“. Издано то ли в Ставрополе, то ли в Краснодаре. Ясное дело – у нас дача от дедушки, он был агроном, кандидат сельхознаук.
Тридцать шесть страничек. По любому вопросу четыре пункта: во-первых, во-вторых, в-третьих и „таким образом“, то есть вывод. Даже мне понятно. Но всё, что жирным шрифтом, я наизусть запомнил, на всякий случай.
Прихожу на экзамен, тяну билет. „Диалектика объективного и субъективного в научном познании“. Излагаю по той брошюрке. Во-первых, во-вторых, в-третьих и таким образом.
Экзаменатор говорит:
– Погодите минутку… – и зовет остальных, – Идите сюда, товарищи! Тут молодой человек очень занятно отвечает.
Они подходят. Их четверо. Ну, всё, думаю. А он мне:
– Можете еще раз повторить?
Я повторил. Они улыбаются.
– Так, – говорит дамочка с брошкой. – В самом деле занятно. А расскажите нам о взаимосвязи сознания и самосознания.
Я киваю, легко вспоминаю, что там про это было: во-первых, во-вторых, в-третьих, ну и таким образом.
Лысый дядя расстегнул пуговицу и говорит:
– Так. А что такое истина?
Я отвечаю. По четырем пунктам, как в книжечке.
– Вот так раз! – он вытирает лысину и смеется.
– Можно я возьму другой билет? – говорю.
– Не надо, – говорит он. – Давайте откровенно. Какой из вас получится физик, еще неизвестно. Но вы уже сейчас почти готовый философ. У вас четкое, безусловно марксистское, но при этом самостоятельное философское мышление. Идите к нам в аспирантуру. Лично ко мне.
Я, конечно, вежливо поблагодарил и отказался.
А книжечка куда-то потерялась.
Когда на даче делали ремонт, выбросили, наверное».
Эти нищие селенья
критические заметки по национальному вопросу
Однажды писатель Кабаков подвозил меня из Останкина. Мы там вместе снимались в какой-то программе.
Машина у него была «Волга».
А я помнил, что у него раньше был «Форд» или что-то в этом роде. Я спросил, почему он машину сменил.
Писатель Кабаков сказал:
– Я раньше пил виски и коньяк, разъезжал на иномарках, ел всякие пиццы-пасты, а как только оказывался за границей, тут же норовил завести романчик с какой-нибудь Джулией или Франсуазой. А вот примерно год назад я понял: я – русский человек. А русский человек должен ездить на «Волге», пить водку, есть щи да кашу и жить с русской женщиной.
– Обязательно церковным браком? – спросил я.
– Тебе бы всё смеяться, – сказал он. – Тут, понимаешь, какая-то национальная биохимия. И в смысле выпивки-закуски, и в смысле женщин тоже.
– А в смысле машины «Волга»?
– Тут биофизика, – сказал Кабаков. – «Волга», она трясет по-нашему.
– Это полезнее? – спросил я.
– Это привычнее, – сказал он.
Леди Анна и Джой
нет у революции конца
Джой Дэвис и Энн Таффин дружили с первого курса. Они изучали политические науки. У них были комнаты рядом.
Энн часто заходила к Джой. Она покупала особые подарочные коробочки – всего на две большие конфеты, с тройным орехом и золотой обсыпкой. Специально для чаепития верных подруг.
Они их медленно ели, отрезая мягкий шоколад тонкими ножиками, нежно выколупывая орехи всех трех сортов, подбирая обсыпку облизанными пальцами. Посматривая друг дружке в блюдечки. Чтоб не оказалось, что Энн уже съела свою конфету, а у Джой осталось больше половины. Потом стали есть конфеты на счет раз-два-три. Чтоб закончить одновременно.
Они были красивые, но не очень. Обыкновенные. Джой была высокая и темноглазая. Энн поменьше и светленькая.
У них почти не было парней. У Джой был испанец, но они потом расстались. А Энн нравилась робким мальчикам, которые боялись назначить свидание. Они с Джой это обсуждали и смеялись.
