– У вас не найдется?
– Увы, я не курю, бросил.
– Я тоже несколько лет назад практически бросила, и сейчас курю пару сигареток после кофе, не более того. Но вот вчера курила весь вечер, и сегодня всё утро тоже. А на пляж пошла и зажигалку забыла. Потому что разволновалась. Вы, кстати, не знаете, как звонить в Москву по мобильному? А то у меня вдруг перестало получаться.
Она достала из сумочки телефон.
Разобрались. Оказывается, она забыла набрать код провайдера.
– А то вчера звонил Серёжа, сын. Говорит, что всё в порядке, но мне не понравился тон его голоса. Мне показалось, он что-то скрывает. Значит, как вы говорите надо набирать?
Я ей объяснил еще раз.
Она прижала телефон к уху. Соединилось наконец. Серёжа подошел. Она стала его допрашивать, как он на самом деле себя чувствует. Что у него на самом деле происходит, и какое у него на самом деле настроение.
Наверное, Серёжа дорабатывает последние месяцы до пенсии, и именно сейчас ему нужна мамина поддержка, а мама, понимаете ли, укатила в Прибалтику.
Но испытывает чувство вины. И курит от переживаний.
Завсегдатай
этнография и антропология
Буфет одного закрытого учебного заведения, в котором я преподавал в середине семидесятых, был, наверное, лучше многих других буфетов, но если честно – обыкновенный советский учрежденческий буфет. И ассортимент обычный: заветренные бутерброды с копченой колбасой и оранжевой рыбой, подозрительно черный чай в стаканах с подстаканниками, пирожное «полоска». Ну и, конечно, кофе. Вот кофе был у нас хороший, из большой никелированной кофемашины. Крепкий и душистый. Ну и булочки, разумеется. С изюмом. Поэтому все брали кофе и булочку.
Еще у нас была столовая, довольно хорошая. Всех блюд по три варианта. Салат, винегрет, яйцо под майонезом. Борщ, рассольник, окрошка. Шницель, гуляш, судак. Кстати, кофе в столовой тоже подавали, но не из машины, не такой вкусный.
Поэтому из столовой все шли в буфет. Благо, соседняя дверь. Да! В буфете еще покурить можно было, вот что особенно важно.
Вот.
Отстоял я очередь, взял кофе и булочку, сижу, лакомлюсь, предвкушаю сигарету, она после крепкого кофе особенно хороша, если кто помнит. Появляется в ней некий ореховый, что ли, привкус.
Сижу недалеко от стойки и гляжу, как движется очередь. Каждый говорит: «кофе и булочку», – и отходит. Следующий тоже: «кофе и булочку», – и так далее.
Вижу, в буфет входит он. Я его уже месяц как заприметил. Новый слушатель. Он очень среди всех выделялся. Высокий, загорелый, коротко стриженный: черные волосы с сильной проседью. Немножко похож на латиноамериканца. Наверное, приехал с работы оттуда. Он вот еще чем отличался: у всех наших была какая-то чиновничья сутулость осанки, как-то чуть просунутая вперед голова, а он ходил и стоял прямо, плечи развернув и держа голову на некотором ироничном откиде. Рассматривал окружающих, пряча незаметную усмешку в углах волевого рта. И еще все у нас ходили в темных костюмах и светлых рубашках, и галстук обязательно. Хотя водолазки официально разрешались, после визита Жискар д’ Эстена, потому что он и его свита были в водолазках, и ничего, никто не умер, и подписали очень хороший договор, и про водолазки было специальное разъяснение начальства, но их никто не носил. Как-то робели.
А вот он, новый слушатель, был в водолазке. Больше того, костюм на нем был светло-серый, а водолазка черная. Грубоватой ткани. Почти как свитер. И сам он был как герой Хемингуэя. Ему бы не кофе с булочкой спрашивать, а виски или кальвадос. Впрочем, кальвадос – это уже Ремарк. Но неважно.
Вот, значит, становится он в очередь.
И перед ним один за другим: кофе и булочку, кофе и булочку, кофе и булочку.
Его очередь. Он кидает на прилавок мелочь и бесподобным хемигуэевско-ремарковским голосом усталого завсегдатая говорит:
– Как всегда!
Буфетчица кивает и подает ему кофе и булочку.
Нарушитель планов
дневник пожилого негодяя
Когда Таня заехала к Лиде, у Лиды сидел Алтынов Андрей Егорович. Лида много про него рассказывала, какой он интересный человек, умный и приятный, – так что он Тане, можно сказать, заочно понравился.
И вот теперь она его увидела.
Такой худощавый господин лет на десять-пятнадцать старше их с Лидой. Встал, поклонился, представился.
– Таня, – сказала Таня.
– Дай дяде ручку! – засмеялась Лида.
У него было поразительное рукопожатие – теплое, сильное и при этом чуткое. Тане на миг показалось, что она вся у него в руке.
А он всё время болтал с Лидой. Лида спросила, где он сейчас живет. Он сказал, что в начале Комсомольского, на улице Тимура Фрунзе. «Хвалю!» – сказала Лида. «Рад стараться!» – ответил он. Тане казалось, что он нарочно на нее не смотрит.
Через час он собрался уходить.
– Я тоже пойду, – сказала Таня и повернулась к нему. – Я вас подвезу, Андрей Егорович. Мне по дороге. Мне потом на Цветной, через кольцо.
– Пока, Андрюша, – сказала Лида и чмокнула его в щеку. – А ты подожди.
– Да нет, я тоже спешу, – сказала Таня.
– Подожди, прошу тебя, – белыми от ярости губами ласково сказала Лида. – Мы ведь не успели поговорить. Иди, Андрюша, иди. Троллейбус номер двадцать восемь, не забыл?
– Пока! – сказал он и кивнул Тане. – Рад был познакомиться.
Когда Таня через полчаса вышла из подъезда, она увидела Алтынова.
– Ненавижу, когда запрещают, – сказал он. – Обожаю нарушать чужие планы.
– Я тоже, – сказала Таня.
Они сели в машину. Выехали на проспект Вернадского.
На перекрестке у метро «Университет» был очень долгий светофор.
– А вот если женщина хочет поцеловаться с мужчиной, с которым она на «вы», – сказала Таня, – как она должна сказать? Давайте поцелуемся? Или, раз такое дело, давай поцелуемся?
– А вы сами как полагаете? – спросил Алтынов.
– Раз вы со мной на «вы», то и я тоже скажу на «вы».
– Ну, говорите! – сказал он.
– Я уже всё сказала, – прошептала она.
Они поцеловались.
Сзади загудели – зеленый свет.
– Ко мне сейчас нельзя, прости, – сказала Таня, переведя дыхание. – Ты живешь на Тимура Фрунзе?
– Да, – сказал он. – Недавно снял квартиру.
– Какой номер дома?
– Я покажу, – сказал он.
Снова встали на красный. Опять поцеловались.
