На стойке висят ремни. Хорошие. Но хочется чего-то другого.
– Не выбрали? – спрашивает продавщица.
– Мне бы что-нибудь построже, посолиднее, – говорю.
– Понятно, – говорит она.
Ну, понятно так понятно.
Но тут меня черт дернул спросить:
– А где бы тут еще ремень посмотреть?
Просто так спросил. Чтоб завершить разговор. Уверен был, что она скажет что-то вроде: «Да тут полно одежных магазинов, зайдите, где костюмы продают, и там же будут ремни». Тем более что ближайший был рядышком. Дверь в дверь.
А она вдруг сухо отвечает:
– Не знаю.
– Не может быть, – говорю я. – Вы же не первый день здесь работаете! Наверное, ходите мимо соседних дверей…
– Не знаю, – говорит она.
– Давайте рассуждать логически, – говорю я. – Вот у вас костюмы продаются, да? И ремни к ним. И, наверное, в других таких же магазинах тоже. А?
– Не знаю.
– А здесь еще есть магазины мужской одежды?
– Не знаю.
Мне даже интересно стало.
– Да, кстати, – говорю. – Аптека тут есть? И химчистка?
– Аптека в самом низу, а химчистка на втором этаже, направо в самом конце.
– Спасибо, – говорю. – А мужская одежда где?
– Не знаю!
Наверное, их так тренируют. Запрещают указывать дорогу к конкуренту. Тогда понятно, почему она держалась, как партизанка на допросе.
А то придет дяденька и спросит: «А где тут, деточка, еще один магазинчик?» Она ответит, а дяденька скажет: «На первый раз штраф три тыщи, а еще раз поймаем – уволим».
Верность корпорации, куда денешься.
Старый писатель
река времен в своем стремленьи
7 апреля 2011 года я был в магазине «Библио-Глобус», где издательство «Рипол-Классик» презентовало многотомник Юрия Нагибина.
Меня пригласили выступить с воспоминаниями и вообще сказать о покойном писателе несколько слов. Я рассказал кое-что; я Нагибина любил по-человечески (он очень дружил с моим папой) и ценил как литератора, в особенности как сценариста. И еще мне нравятся его последние, посмертно опубликованные вещи.
Там были его вдова Алла (Алиса) Григорьевна, семидесяти пяти лет, и писатель из Парижа Анатолий Гладилин, тоже семидесяти пяти лет. Аллу я знал давно, с момента, когда они с Ю.М. поженились. Она моложе его на пятнадцать лет, ему бы сейчас исполнился девяносто один год.
Мне было интересно повидать живого Гладилина. Я его читал в начале 1960-х, когда был совсем еще маленьким. Еще я помню фразу Катаева из «Святого колодца». Там Катаев кому-то рассказывает, что является основателем литературной школы мовистов, от французского слова mauvais – «плохой».
Его спрашивают:
«Но вы действительно умеете писать хуже всех?» – «Почти. Хуже меня пишет только один человек в мире, это мой друг, великий Анатолий Гладилин, мовист номер один».
Мы с Гладилиным очень приятно пообщались, и он мне рассказал, как они с Аксёновым принимали в Союз писателей моего папу. Поскольку это было в 1961-м, а они вступили раньше как молодые-многообещающие (Гладилин вообще свой первый роман опубликовал в возрасте двадцати лет), поэтому они были членами бюро секции прозы. А председателем секции прозы был старый писатель, исторический романист Степан Злобин.
Так вот, Злобин спросил про какие-то рекомендации. А Гладилин с Аксёновым сказали: пусть лучше кандидат почитает нам свои рассказы. И папа начал читать, и через десять минут все, что называется, падали со стульев от смеха. Злобин долго крепился, но потом откинулся на спинку стула, захохотал и сказал: «Всё, всё, вы приняты!»
Старому писателю Злобину было тогда пятьдесят восемь лет.
Однако.
Время и его скорость
не беспокоит?
Тут на днях получилась смешная история.
Пошел стричься. Парикмахерская у нас в доме. Я всё время хожу к одному и тому же мастеру по имени Вадим. Он меня стрижет под насадку. И ничего не спрашивает. Усаживает и стрижет, и получается очень хорошо. Но в этот раз он был свободен только в восемь вечера. Мне это было неудобно. Поэтому я пошел к другой мастерице. Зовут Оля Сомова. Вроде бы простые имя и фамилия, но что-то из Серебряного века вместе с тем. Ну, неважно.
Сажусь в кресло, и Оля Сомова говорит:
– Как стричься будем?
– Совсем коротко, – говорю.
– Под насадку?
– Да.
– Троечку?
– Ну, да…
И получился из меня настоящий скинхед.
Потому что Вадим стриг меня под шестерочку.
Ну, ничего.
Скоро отрастет.
Всё стало очень скоро.
Мой друг детства и дачный сосед Вася Кулаков говорил, что восприятие времени зависит от того, как воспринимаемый отрезок относится к длине уже прожитой жизни. Поэтому для ребенка месяц как для старика год. Не знаю, сам ли Вася это придумал или где-то прочитал; не знаю, так ли это, та ли причина, но время стало течь быстрее, правда.
Доктор сказал: принимать по таблетке в день.
Принимаю, как велено. Сегодня утром вижу – всего одна осталась. А было в пачке тридцать таблеток.
Господи, думаю, неужели месяц прошел?
Выходит, уже прошел.
На другое утро через двадцать три года
по поводу травы у забора
Лялька Овчинникова, она же Кармен, потеряла мои журналы с «Мастером и Маргаритой».
Кармен не в смысле роковая женщина, а в смысле падчерица Романа Лазаревича Кармена, нашего дачного соседа, знаменитого кинодокументалиста. Который еще в 1935 году снимал в Испании, а потом на войне и вообще по всему миру.
Но и в смысле роковая тоже. Поразительно красивая, вот именно это слово. Все цепенели, рты открывали и медленно смотрели, как она идет по дачной аллейке, по пляжу или по сельскому магазинчику. Пять шагов от дверей к прилавку – блистательное дефиле, очередь превращалась в зрителей. Она была вылитая Мерилин Монро. Только еще красивее. Тяжелые золотые волосы заколоты в небрежный пучок на макушке. И косящий наружу глаз. Казалось, что она не на тебя смотрит, а на кого-то, кто сбоку подходит: колдовство.
Однажды мы с ней оказались у нее дома, то есть на даче Кармена. Я как раз ей принес журналы. Оба номера.
«Мастер» был напечатан в журнале «Москва», в ноябрьском номере за 1966 год и в январском за 1967-й. Однажды утром мы случайно встретились на дачной аллее. Лялька спросила меня: «Привет, а ты читал новый роман Булгакова? Про Иисуса Христа, дьявола, писателя и красивую женщину?» При словах «красивая женщина» она вытащила шпильку из пучка, тряхнула головой, темно-золотые пряди рассыпались по ее голым смуглым плечам – она была в сарафане на лямочках. «Читал», – сказал я, стараясь справиться с дыханием. «Понравилось?» – «Очень», – сказал я. «А я не читала, – вдруг тихо и робко сказала она, нагнув голову, возясь со шпильками и глядя на меня сбоку и исподлобья, так, что ее косина стала незаметной. – Нигде не достать, даже Рима достать не может». Рима – это было домашнее имя Романа Лазаревича. «А у меня есть, то есть у нас дома есть», – сказал я. «Дашь почитать?» – «Конечно, Лена». – «Тогда занесешь в пять», – уже другой голос, уже приказ. Она выпрямилась, небрежно кивнула и пошла по своим делам.
