Я ушел, помахав рукой и сказав что-то ободряющее.
Мне целый год потом было страшновато. Зачем я сказал, что я уверен? Но я же еще дня два жил в этом общежитии. Не дай бог случись чего – я бы узнал, конечно.
Странная история.
Потом мы возвращались домой. У нас оказалась с собой бутылка шампанского. Мы ее пили в гремящем тамбуре общего вагона, среди семечек и холодного папиросного дыма. Мой друг N был в мятом поношенном костюме и белой рубашке, с манжетами, черными от поездной пыли. Он глотал кислое пенистое винцо из горлышка и рассказывал, как любил одну начинающую эстрадную певицу, и как она его любила, и как потом они расстались. Рассказывал подробно и бесстыдно, называя всё, что происходило между ними, ясными нецензурными словами, был несчастен и страстен и плакал от тоски и любви.
Потом он поступил на службу в МИД и сбежал в Америку. Непонятно почему.
Младшая
Песталоцци, Ушинский, доктор Спок
– Хочу музыку, – сказала Даша.
Лина включила плеер.
– Громче, – сказала Даша.
Лина сделала громче.
– Всё равно не буду, – и Даша гордо выплюнула кусок омлета. – Плохая музыка потому что!
Лина выключила музыку.
– Ааааааа! – отчаянно завизжала Даша всухую, без слез.
Лина пожала плечами. Тогда Даша вывернула чашку с чаем в блюдце; но поскольку это не возымело действия, выплеснула чай из блюдца на скатерть и зашлась в крике.
Вбежал Слава, оценил обстановку, сел на стул рядом с Дашей, сгреб ее в охапку, посадил к себе на колени, стал целовать в затылок и бормотать:
– Ну, всё, всё, всё, не волнуйся, доченька, всё хорошо.
И строго спросил Лину:
– В чем дело?
Лина захотела заплакать, но не смогла. Только сказала:
– Зачем ее так закармливать? Захочет, сама попросит.
Слава отчеканил:
– Ребенок – должен – нормально – завтракать. Поняла? Ты же мать!
Даша сказала:
– Мурр! Мяу! – и прижалась к Славе.
– Поняла, – сказала Лина и стала салфеткой промокать разлитый чай.
Она всё поняла. А не надо было выходить замуж за пятидесятилетнего мужчину. Не надо было хвататься за последний шанс. Шанс на самом деле был почти последний – ей было тридцать четыре. Ассистент на кафедре. Без диссертации, без карьеры, без своего жилья, зато с мамой-папой, которые башку пропилили – когда же на тебя кто-то внимание обратит? Но вот на соседнюю кафедру пришел новый профессор. Седой смуглый красавец. Спортсмен-горнолыжник. Очень обеспеченный – у него был свой бизнес как раз в той отрасли, что он преподавал. Квартира, дача, машина. Он ей перед свадьбой подарил маленький «ситроен». Он ее осчастливил, да. Из старой девы при маме с папой она стала женой профессора-бизнесмена. Она его боготворила. Пылинки сдувала, наслаждалась его капризами и требованиями. Даже имя изменила. Она была Галя, а он захотел звать ее Линой. Галина-Лина. Ну, пусть Лина, так даже лучше, красивее.
Конечно, Даша всё это быстро поняла и усвоила.
Семейная схема получилась простая: папа – царь и бог. Мама – его служанка и жрица. И маленькая девочка, царевна и ангелочек, и пусть мама ей служит так же, как папе. Преданно и беспрекословно.
– А вот если я вдруг стану совсем плохая мать, – сказала однажды Лина, – и ты со мной захочешь развестись, ты Дашу мне отдашь? Или станешь отсуживать?
– Не просто стану, а обязательно отсужу, – сказал Слава. – Имей в виду, на всякий случай.
– Хорошо, – сказала Лина. – Я, пожалуй, не буду подавать встречный иск.
Примерно через год Слава, Даша и Катя, новая юная Славина жена, сидели за столом и завтракали.
– Вообще-то, вилку, Кити, надо держать левой… – сказал Слава и не договорил.
Катя гневно поднялась с табурета и с размаху влепила ему пощечину:
– Будешь мне замечания делать при ребенке?!
Потом села и спокойно продолжала есть.
Слава хмыкнул, криво улыбнулся Даше.
Даша прожевала, сошла с табурета и подошла к ней.
– Мама Катя, спасибо за завтрак, можно выйти из-за стола?
– Можно, – сказала Катя и прохладно чмокнула ее в макушку.
Бюджетная койка
цыганка гадала, за руку брала
– Савкин пристает на полном серьезе, – сказала Лена Лицкая.
– Какой Савкин? – не понял Серёжа Лицкий.
– Завотделением, – сказала Лена.
– Тварь! – крикнул Серёжа. – Пойти ему морду набить?
– Лежи! – сказала Лена. – Лежи спокойно, куда ты пойдешь, миленький, ты что! – и она погладила ему голые, почти бесчувственные ноги.
Разговор шел в больничной палате. Серёжа потихоньку приходил в себя после автокатастрофы. Доктор Савкин – известный, кстати, врач – пообещал, что ноги вернутся. Постепенно. Нужно только время. И весьма интенсивная терапия.
– Зачем ты мне это сказала? – Серёжа чуть не заплакал.
– Я всегда тебе доверяла, – сказала Лена. – И сейчас доверяю абсолютно.
Серёже не понравилось это холодное слово.
– И что? – тоже холодно спросил он.
– И то, что у нас кончаются деньги. Мы ведь гордые, мы ведь не хотим, чтоб наша жена бегала по приемным Минздрава. Мы ведь богатые, мы привыкли сами за всё платить.
– У нас есть еще четыре миллиона.
– Они на депозите, ты что! – вскрикнула Лена. – Прости. Твои деньги, твое решение. Но Савкин обещает перевести тебя на бюджетную койку. Все процедуры, все лекарства, всё бесплатно. Плюс личное наблюдение.
А действительно, что это он. Деньги отложены на покупку коттеджа. Они с Леной мечтали перебраться за город.
– Он тебе нравится? – спросил Серёжа. – Этот дотторе-профессоре?
Савкин, кстати, был красивый. Жгучей неаполитанской красотой.
Лена вцепилась в Серёжину руку, зарыдала, стала целовать ему пальцы, сползла с табурета и встала на колени у изголовья.
– Я для тебя, я для тебя на всё готова, а ты сердишься…
– Но почему я должен за тебя решать?
– Потому что ты муж, – она подняла на него преданные зареванные глаза.
– Тогда давай, – сказал он. – Иди к нему. Ты хорошая. Спасибо.
– Круто, – сказал я моему другу, художнику Коле Мастеропуло, который на днях рассказал мне эту историю. – Мелодрама.
– Куда денешься, – сказал Коля. – Он так объяснил: «Я, говорит, ей как бы разрешил этот подвиг, потому что всё равно жить бы с ней не смог. Даже если б запретил, не смог бы». А кроме того, не факт, что он выздоровел бы. Или вообще бы выжил.
