Но вот – из мемуаров Ирины Одоевцевой:
«Через год открылись „нелегальные“ столовые…
– Приглашаю вас, – говорил мне Гумилёв, выходя из студии, и мы шли в маленькую темную квартиру на Фурштадтской, ничем не напоминавшую ресторан.
Усевшись, он долго и основательно изучал меню, написанное на клочке оберточной бумаги, потом, подозвав хозяйку, заказывал ей:
– Борщ. Пирог с капустой. Свиную отбивную в сухарях и блинчики с вареньем. С клубничным вареньем.
И только заказав всё, оборачивался ко мне:
– А вы? Берите, что хотите.
Я неизменно благовоспитанно отвечала:
– Спасибо. Я сыта.
И Гумилёв, не удивляясь тому, что я „сыта“, не споря, соглашался.
– Барышне подадите стакан чаю, раз ее ничто не соблазняет.
Я наблюдала за своим стаканом чая, с каким наслаждением он „ликвидировал“ одно блюдо за другим, не переставая говорить о стихах.
Сейчас меня удивляет, что я, голодная – я тогда всегда была голодна, – могла спокойно слушать его, глядя на свиную отбивную, в сухарях, чувствуя ее запах. Ведь я столько месяцев не ела ни кусочка мяса. А это так вкусно! И как мне хочется обгрызть хоть оставшуюся у него на тарелке косточку.
– Вы напрасно отказались. Превкусная котлета! – говорит Гумилёв и, обращаясь к хозяйке: – Дайте еще порцию!
У меня замирало сердце. Неужели он заказал эту порцию для меня! Но нет! Надежда напрасна. Он аккуратно съедает „еще порцию“, не прерывая начатого разговора.
Конечно, если бы я сказала: „Пожалуйста, дайте мне борщ, котлету и пирожное“, он бы не выказал неудовольствия. Но раз я благовоспитанно отказалась, он не считает нужным настаивать» («На берегах Невы»).
Благовоспитанно отказалась, вы понимаете?
Девушкам вообще неприлично есть. Жрать и лопать, кусать, жевать и глотать. А тем более нахваливать. Не говоря уже о том, чтобы просить добавки.
Так что, может быть, девушка с куриной ногой просто хотела произвести впечатление тонкой, одухотворенной личности?
Девушка из Мураками
Рижское взморье, 18 августа 2014 года
На скамейке у моря сидит японка лет двадцати или чуть старше. Сидит на уголке, поставив рядом рюкзак, пластиковый пакет, еще одну матерчатую сумку и полуторалитровую картонную коробку сока.
Мы сели рядом. Она придвинула свои вещички поближе к себе и вежливо улыбнулась.
Некрасивая, коротенькая, ножки как батоны за тринадцать коп., на левой икре синяк. Тапочки-вьетнамки. Толстые розовые пальчики.
Пьет сок из коробки, обхватив ее двумя руками. Достает из сумки ярко-оранжевый пакет чипсов. Запрокидывая голову, сыплет чипсы себе в рот. Хрустит – слышно даже сквозь ветер, а ветер был сильный.
Ветер вырвал у нее из рук уже пустой пакет и погнал его, оранжевый клок, по серому сырому песку, перевитому светлыми вьюжными песчаными змейками.
Она вскочила, что-то сказала нам, наверное. «Присмотрите за моим барахлишком, пожалуйста», – и побежала вслед за пакетом.
Догнала его метров через сто. Схватила, смяла, побежала в кафе под тентом. Там на террасе стоял мусорный ящик. Выбросила туда пакет, пристукнула рукой отворенную ветром крышку. Отряхнула руки.
Вернулась. Снова села, отпила сок из коробки.
Долго сидит, глядя на море, на маленькие волны, которые – если вспомнить Чехова, это он говорил – накатывались на этот песчаный берег и пять, и десять тысяч лет назад, когда нас не было, когда вообще никого не было, – и которые точно так же будут накатываться на берег через пять, через десять, через сто тысяч лет, когда ни нас не будет, ни вообще никого, а будут только волны и песок.
Сырой темный песок, перевитый светлыми песчаными змейками, которые гонит ветер. Потому что ветер тоже останется.
Потом она встает, надевает рюкзак, фотографирует пустой берег планшетником, возится с проводами, втыкает наушники себе в уши, планшетник сует в карман непромокаемой черной безрукавки – а так-то на ней легкое короткое платье, – подхватывает сумку и пакет.
Подходит к морю. Стоит, задумавшись. Потом поворачивается и идет к дощатому настилу, к выходу с пляжа.
Знаки
старайся наблюдать различные приметы
Уже когда он ехал в такси, начало побаливать сердце. В аэропорту стало хуже. Кололо слева, и пульс был частый и гулкий. Немного поташнивало.
Он сел в пластиковое кресло, поставил рядом маленький чемодан, открыл застежку-молнию на крышке, сунул туда руку и вспомнил, что забыл в гостинице коробочку с лекарствами. Через силу встал, огляделся. Ничего похожего на медпункт. Медленно прошел вдоль рядов кресел, вдоль окошечек с офисами авиакомпаний, вдоль стоек регистрации, окруженных лабиринтами из столбиков и серых лент, и наконец увидел вывеску с красным крестом и стрелкой вниз.
Нашел лифт.
Спустился в зону прилета. Снова стал вертеть головой. Ага. Вот.
Медсестра усадила на стул. Вошел врач, молодой и заспанный. Наверное, у него как раз заканчивалось суточное дежурство. Половина девятого утра.
Сестра сняла кардиограмму.
Врач говорил с сильным местным акцентом.
– Инфаркта у вас нет. Но инфаркт не только график на бумаге. Я должен знать, чувствуете на груди как будто два кирпича? Как будто в груди острый предмет? Болит левая рука? Холодный пот?
Нет, нет, нет. Никаких кирпичей, предметов и болей в левой руке. Холодного пота тоже нет.
– Рассосите таблетку, седативное средство. А теперь эту – снизить тахикардию. Распишитесь, что отказываетесь ехать в госпиталь. Или вы хотите? Я могу вызвать машину. Но не вижу необходимости. Вы можете лететь сейчас. Но лучше отдохнуть, полежать. Полетите следующим рейсом. Покажите ваш билет… О, ваш билет нельзя менять. Но для меня сделают исключение! – врач набрал номер телефона. – Не отвечает. Ничего, я позвоню позже.
– Спасибо вам, добрый заспанный доктор.
– Будем делать так. Вы тихо погуляйте по залу. Если будет так же или хуже, приходите, будем думать. Я поменяю вам билет. Или отправлю в госпиталь.
– Спасибо, доктор.
Он вышел. Наверное, лекарства подействовали. Сердцебиение прекратилось, ушел страх, и стало легко дышать. Он пошел на регистрацию.
Вспомнил интервью, которое позавчера дал здешнему радио. Зачем это было надо? Клялся ведь и божился, что с политикой покончено! Но не утерпел. Ну ладно, черт с ним. Ерунда. Кому интересно мнение бывшего заместителя министра? Нельзя быть таким мнительным.
Самолет вдруг затрясся и резко пошел на снижение, кренясь на левый бок. Кажется, замолчал левый двигатель. Кто-то закричал. Стюардесса попросила сохранять самообладание. Страшное слово. Не просто спокойствие, а именно самообладание. Умрите достойно, что ли?
