– Я, как паспорт получила, – говорила мама, – сразу из дому ушла. Чтоб самой строить свою жизнь.
Аля представила себе, как она с паспортом в руках выходит на улицу и идет непонятно куда, и чуть не заплакала.
– Не реви, – сказала мама. – Бога благодари, что у тебя есть мать!
Когда Але стало шестнадцать, она задержалась в гостях у подружки. Буквально на полчаса. Потому что через полчаса мама за ней приехала на такси.
– У меня есть паспорт, я уже большая! – пискнула Аля, когда мама в лифте больно взяла ее за ухо; спасибо, хоть не при подругах.
– Окончишь школу, тогда и будешь большая, – сказала мама. – Устрою тебя на завод «Трансформатор». У меня там знакомый директор. Намотчицей. Хочешь?
Аля не хотела намотчицей, поэтому поступила на юридический факультет.
– Погоди! – говорила мама. – Вот пойдешь работать, тогда узнаешь, что такое самостоятельная жизнь. Вот тогда и поговорим, как взрослые люди.
Вот выйдешь замуж.
Вот родишь ребенка.
Вот защитишь диссертацию.
– Вот тогда ты поймешь, что такое – сама за себя отвечать! – говорила мама в ответ на любое Алино возражение.
– Мама! – кричала Аля. – Хватит отношения выяснять!
– Что? – хохотала мама. – Моя дорогая! Наши отношения выяснены раз и навсегда, тридцать восемь лет назад! Я – мать. Ты – дочь. Так будет всегда. Даже когда я умру. А вот когда я умру, тогда ты поймешь, что такое жизнь. Как она на самом деле устроена! Смотри не испугайся.
Але стало совсем страшно.
Она пришла домой и легла спать. Она была одна, потому что ребенок уехал в международный спортивный лагерь (мама достала путевку), а с мужем они развелись еще лет десять назад.
Она не могла заснуть, всё представляла себе, как мама умерла и лежит в гробу, и потом ее зарывают в могилу. И она сразу же попадает в какую-то ужасную историю. То ли в милицию забрали, то ли квартиру обокрали, то ли с работы выгнали – всё сразу, и некому заступиться, потому что мама умерла.
Аля взяла из тумбочки таблетку. Выпила. Не помогло. Взяла еще одну, потом еще парочку. Потом вытряхнула весь пузырек на ладонь и проглотила, запив водой.
– Прости, моя девочка, – сказала мама, – что я не смогла тебя защитить.
И поцеловала Алю в лоб.
Исчезновение
в начале будущей недели
Петров написал пьесу. Показал своим друзьям, включая одного критика. Всем понравилось, а критик сказал, что пьесу надо нести в театр.
– Ух ты! – сказал Петров. – А в какой?
– Думаю, Сергееву надо показать, – сказал критик.
– Ого! – сказал Петров. – А как к нему пробиться?
– Пиши телефон, – сказал критик. – Скажи, что от меня.
Петров позвонил. Сергеев попросил оставить пьесу на проходной театра и позвонить в начале будущей недели.
Петров позвонил во вторник.
– Нам надо встретиться, – сказал Сергеев. – Позвоните в начале будущей недели, и договоримся.
Петров позвонил, как велено.
– Давайте в начале будущей недели, – сказал Сергеев. – Во вторник, в три часа, у меня в театре.
Встреча была недолгая, но приятная.
Похлопывая ладонью по пьесе, Сергеев сказал, что она точно легла на его недавние мысли и ощущения. «Это мое. Никому не отдавайте. Обещаете? Звоните в начале будущей недели, и мы определим конкретные шаги».
Петров позвонил во вторник. Сергеев сказал, что уезжает в Венгрию, но просил позвонить в начале следующей недели.
Петров позвонил. Сергеев не мог разговаривать. Петров уже по привычке позвонил через неделю – Сергеев разговаривать мог, но встреча в ближайшие дни не получалась. Сказал, чтобы Петров непременно позвонил в начале будущей недели.
Петрову казалось, что он сам играет в пьесе абсурда.
Ему, конечно, хотелось плюнуть на Сергеева. Но каждый вторник он звонил ему и выслушивал просьбу перезвонить. И покорно перезванивал через неделю.
Петров решил, что дает Сергееву год. Он вспомнил, когда тот впервые сказал ему насчет начала будущей недели. Это было в середине сентября прошлого года.
Закончился август. Оставалось три раза до последнего звонка. Петрову стало не по себе. Тут он вспомнил, что в июле Сергеев был в отпуске. То есть четыре звонка было пропущено. Он вздохнул с облегчением.
В октябре Петров позвонил Сергееву в пятьдесят второй раз.
Сергеев назначил ему встречу. В кафе, вечером, после спектакля.
Сергеев рассказывал Петрову, как он будет ставить его пьесу. Какие актеры будут играть, кто будет делать декорации. Они выпили. Сергеев оставил свою машину у театра, и они пошли пешком. Была ночь. Сергеев наизусть читал отрывки из пьесы Петрова. Они шли через весь город. Сергеев жил за рекой. Взобрались на мост. Сергеев остановился, облокотился на перила, закурил. Была сухая и прохладная осень. Река текла внизу, темная с редкими искрами фонарей. Вдали что-то плыло.
– Старик, это будет нечто, – бормотал Сергеев. Они уже перешли на «ты». – Мы им покажем, старик. Начинаем работать. Звони в начале будущей недели…
Огромная баржа, груженная металлоломом, медленно вплыла под мост.
Сергеев был очень легкий.
Петров дал показания, что проводил его до моста и пошел домой.
А пьесу потом переделал в повесть.
Взрослые люди
всё лучшее – детям
– Дерьмо! – закричала мама. – Дерьмо, ничтожество!
Илюша закрыл уши руками, уткнулся в подушку и заплакал.
Папа что-то басил в ответ и стучал кулаком. Илюша догадался, что по шкафу, потому что очень громко.
Илюша попытался засунуть в ухо кончик одеяла. Не вышло. Тогда он закрыл голову подушкой, а сверху натянул одеяло. Голоса слышны, но слов не разобрать, уже лучше. Правда, очень душно.
Постепенно заснул. Засыпая, удивился, что они затихли тоже.
Так бывало раз в неделю или чаще.
Днем родители часто «не разговаривали». Или разговаривали, но как-то странно. Папа сидел за столом и вдруг кривился, громко вздыхал и начинал тереть рукой сердце.
– Неважно себя чувствуешь? – спрашивала мама.
– Я себя отлично чувствую, – отвечал папа. – Так, чешется.
– Тогда зачем эти демонстрации? Ах, ах! – мама хваталась за сердце, понарошку закатывая глаза.
– Вижу, у тебя плохое настроение, – говорил папа.
– У меня прекрасное настроение! – отвечала мама.
