Потом папа умер. А потом мама сказала, что ей звонила Верочка Чибис, она уже совсем старенькая…
Я спросила: «А Галя? Помнишь такую?»
Мама сказала, что Галя одна растила дочку. Верочка ей помогала. Потом Галя умерла, но девочка уже выросла к тому времени…
Вот это да.
Я взяла у мамы телефон этой Веры Чибис.
Мама сказала: «Да, да, позвони ей. Она будет рада. А то она совсем одна».
Но я всё не звонила, тянула. Непонятно почему. Ведь я так хотела узнать всю правду. А вдруг у меня есть сестра?
Потом мне совершенно случайно сказали, что Вера Марковна Чибис скончалась в преклонных годах. Всё. Больше некого спросить…
Она вздохнула.
– Спросите меня, – сказал Серёжа.
– Мы опять на «вы»? – засмеялась Елена Ивановна.
– Она моя жена.
– Кто? – Елена Ивановна голая вскочила с дивана.
– Наташа Саенко. Всё сходится. Мама Галя и тетя Вера. И отчество Ивановна.
– Ах, какое редкое отчество! Она говорила, кто был ее отец?
– Нет. Мама родила меня от любимого человека и всё. Но я могу попробовать повыспрашивать.
– Не надо, – вдруг спокойно сказала Елена Ивановна, взяла с дивана плед, накинула себе на плечи. – Серёжа, с вами очень приятно беседовать. Но вам уже пора.
Данила и Сергей Петрович
был месяц май
Был май, тепло, воскресенье, послеобеденный час, и Сергей Петрович просто отдыхал. У него была очень тяжелая работа, с девяти утра и пока дела не кончатся, иногда прямо до ночи. Поэтому он лежал на диване в гостиной, смотрел в окно и радовался выходному дню. В окне было чистое синее небо – ни веток, ни соседних домов; они жили на двадцатом этаже.
Жена Наташа прилегла с книжкой в спальне и задремала.
В третьей комнате их сын Данила, шестиклассник, разговаривал с девочкой Асей. Она пришла к нему меняться монетами. Она была из параллельного. Ее отец тоже часто ездил за границу, вспомнил сквозь дрему Сергей Петрович, и привозил какую-то медно-никелевую чепуху, как и он сам, Сергей Петрович то есть, своему сыну…
Вдруг раздался совершенно натуральный девчачий рев.
Сергей Петрович сел. Плач продолжался. Он сунул ноги в тапочки, встал.
Данила и Ася стояли над тахтой, на которую были высыпаны монеты, штук пятьдесят или даже больше. Рядом стояла пустая жестянка из-под конфет.
– Сама всё перепутала, а теперь ревет, – сказал Данила вошедшему отцу.
– Неправда! – еще громче заплакала Ася. – Он сам всё перемешал, вот так, – она показала руками, – а теперь хочет забрать мои!
– Данила, – сказал Сергей Петрович. – Отдай девочке ее монеты.
– А пусть докажет, какие ее! – весело сказал Данила.
– С одной стороны, Данила прав, – сказал Сергей Петрович, наслаждаясь своим всемогуществом. – Не докажешь. Но с другой стороны, – он ссыпал все монеты в жестяную коробку и протянул Асе. – Забирай. Иди домой.
– Зачем ты ей отдал мои монеты? – прошептал Данила, когда Сергей Петрович проводил Асю до лифта и вернулся в комнату.
– Ты лучше скажи, ты часто так делал?
– Да! – дерзко сказал Данила. – Много раз! Все так делают.
– Прямо все у всех зажуливают?
– Нет, не у всех. У Федьки Малицкого папа мент. Полковник. Тут стремно. Ну, или Аслан Садоев, сам понимаешь… Зачем ты ей отдал мои монеты?
– Чтоб ты понял: нельзя жить по праву сильного.
– А что ты мне доказал? – засмеялся Данила. – Ты мне сам вот сейчас доказал про право сильного!
– Я?
– Конечно! Ты пока что меня сильнее. Ты глава семьи. Ты мне всё покупаешь, из одежды и вообще. Поэтому делаешь, что хочешь. Имеешь право. Я понимаю. Извини, папа, спасибо большое.
– Пожалуйста, – вздохнул Сергей Петрович и повернулся к двери.
– А монеты я всё равно у нее заберу! – сказал Данила ему в спину.
– Интересно, как? – Сергей Петрович обернулся.
– У нее отец химик, работает по американским грантам. А вдруг он секреты продает? Я ей скажу: отдавай монеты, а то твоему папочке кранты…
У него было упрямое и веселое лицо.
– Данила! – вдруг заорал Сергей Петрович, громко, изо всех сил, чтобы жена Наташа в спальне услышала и проснулась. – Даня! С ума сошел! Ты что! Данечка! Не надо! Не смей! Стой!
– Что не надо? – спросил Данила.
Но Сергей Петрович подбежал к нему, повернул к себе спиной, схватил за пояс и за шиворот, подтащил к раскрытому окну и выкинул вниз.
Потом сел на тахту и увидел, что одна монетка осталась.
Роковая
ночи бессонные, ночи безумные
Была у меня однокурсница, роковая женщина.
Нет, правда.
Во-первых, красивая. Просто очень: высокая, стройная, талия тонкая, грудь высокая, ноги длинные. Смуглая, а глаза синие. Как в печке бывают огоньки на углях. Когда такие огоньки, задвигать вьюшку нельзя: угоришь.
Вот и она такая была. Угорали от нее.
Во-вторых, умная, образованная. Складная. Одеваться умела. Вообще умела себя подать: красиво войти в комнату, красиво сесть, закурить, засмеяться. Смешок у нее был особенный – тихий, но все замолкали и на нее смотрели: что она скажет. А она еще раз усмехалась и опускала глаза.
Но совсем безоглядная. Трем мужчинам жизнь поломала.
С двумя первыми у нее были длинные романы. Один был известный художник, старше ее лет на двадцать. А второй – сын академика. Почти ее ровесник, но уже с женой и ребенком.
Длинные романы – это года по полтора, наверное. Один за другим, с годичным перерывом. И оба раза влюбленные мужчины бросали ради нее семью, начинали жить вместе с ней, а потом всё шло наперекосяк. Ссоры, скандалы – в общем, до свадьбы дело не доходило. Я ей говорил: «Ты что?» А она мне: «Разлюбила, понимаешь? Раз-лю-би-ла!» И своими угарными синими глазами смотрит, не мигая.
А с третьим вот как вышло.
Ей уже к тридцати было.
Он тоже был женат, и она ему сказала примерно так:
«Ты мне очень нравишься. Но у меня есть своя гордость. За цветы-вино-конфеты спасибо, но в постель с тобой не лягу. Пока ты не разведешься. Не желаю, чтоб ты ко мне из постели жены прискакивал. А потом обратно ускакивал туда же. Так что, если ты меня любишь, разводись. Поживи один, проветрись. А потом приходи жениться».
Ну, может быть, она ему прямо вот так не сказала, но он всё понял.
