Лаптев молчал, слегка огорошенный.
– В общем, так, – Свенцицкий встал, кинул на стол купюру, громко подвинул стул на место. – Выходи из положения.
– Как? – пролепетал Лаптев.
– Как хочешь, – сказал он, повернулся и ушел.
Через два дня у Свенцицкого зазвонил телефон.
– Василий Казимирович? – красивый и чуть знакомый голос. – Вас беспокоит Елена Лаптева. Мне очень нужно с вами встретиться. Сегодня, если вы свободны вечером.
«Лихо», – подумал Свенцицкий.
– Да, конечно, – сказал он. – «Пушкин»? Или «Турандот»?
– Я бы хотела заехать к вам домой, – сказала она. – Если можно.
«Быка за рога», – подумал Свенцицкий. У него была вторая квартира, покойной тетки, которую они сдавали. Сейчас как раз была пересменка жильцов, ура.
Он назвал адрес и помчался туда наводить порядок. Мыть бокалы и перестилать постель.
Ровно в восемь тридцать раздался звонок. Свенцицкий как раз успел вылезти из душа и переодеться во всё новое-свежее.
Вошла женщина лет пятидесяти пяти. Или даже больше. С крашеной укладкой. В пиджачке.
– Лаптева, – сказала она и достала из сумки бутылку дорогого коньяка. – Держите. Пойдемте выпьем, – и сама прошла на кухню, уселась на табурет. – Василий Казимирович, он полный козел, простите его, я вас просто умоляю. По-женски.
– Простите, – сказал Свенцицкий. – Вы – Серёжина мама?
– Мама? – она расхохоталась. Потом вдруг посерьезнела. Наморщила лоб. Достала платок. Отвернулась. – Я его жена! Уже двадцать восемь лет. Паспорт показать? Я принесла.
– Не надо, – сказал Свенцицкий. – А… а как же та самая Елена Лаптева?
– Да просто шлюха, он с ней уже пять лет спит. А я что могу? Скажи, Вася, а я что могу, у нас дети, Вася, что мне делать?
– А мы разве на «ты»? – глупо спросил Свенцицкий.
– Я думала, ты меня сразу узнаешь. Я Лена Чекмарь, с киноведения… Мы с тобой даже когда-то…
– Что?
– Да ничего. Нет, правда, ничего. Честное слово.
– У тебя тогда пробор был, – сказал Свенцицкий. – И пучок.
– Да, – сказала она.
Он обнял ее за плечи и тихо поцеловал в макушку.
– Спасибо, – сказала она.
– А морду я ему всё-таки набью, – сказал он. – Но не очень сильно.
– Спасибо, – сказала она еще раз.
Свитер, джинсы и кроссовки
«Зимы», «Зисы» и «Татры», сдвинув полосы фар
Ах, друзья мои!
Ходите ли вы в театр?
Ходите ли вы в театр так, как ходили в него лет тридцать-сорок назад?
Как ходил в него некий интеллигентный, интересующийся искусством Петров со своей интеллигентной, образованной Петровой?
Нет, вы только представьте себе.
Спектакль – в субботу.
Подготовка начинается в пятницу. С вечера надо выстирать белую рубашку Петрову и кофточку Петровой. И развесить на плечики, чтоб не сделался рубец от веревки. Некоторые, правда, отдавали белые рубашки в прачечную. Но всё равно приходилось чуть подгладить.
С вечера также надо щеткой пройтись по брюкам.
А Петровой – накрутить бигуди. И главное – внимательно обдумать все детали завтрашнего наряда. Вплоть до брошечки и клипсов. Потому что в прошлый раз она за полчаса до выхода вдруг всё перерешила, бросилась переодеваться, они едва не опоздали, от остановки к театру чуть не бежали, и Петров всё первое действие сидел немножко надутый.
Утром Петрова гладит свою кофточку и рубашку Петрова. И свежий носовой платок. Брюки Петров гладит сам, через мокрую тряпочку. Женщинам такое не доверяют.
Потом он идет на лестницу и чистит ботинки кремом. Жесткой щеткой, мягкой щеткой и бархоткой.
Потом долго моется в душе. Тщательно трет мылом руки, чтоб не пахло гуталином.
В двери ванной стучится Петрова: «Уже половина третьего!»
Да, конечно, ей тоже нужно принять душ и потом заняться головой. То есть прической.
Потом, часа в четыре, в полпятого – самое время пообедать. Поскольку ужин из-за спектакля не предусматривается.
За обедом бабушка (то есть мама Петрова/Петровой) говорит ребенку: «Не приставай к родителям, они сегодня идут в театр!» И вообще свекровь/теща в этот день берет ребенка на себя. Чтоб не мешал прихорашиваться.
Но вот наконец пять-тридцать.
Петрова уже одета. Ей хорошо, у нее театральная сумочка не такая уж крохотная, в нее помещаются туфли в пакете.
Петров мучается с галстуком. То узел скособочен, то слишком коротко – сильно выше пояса, то, наоборот, длинно – всю ширинку закрывает, как у клоуна.
Наконец порядок.
Петрова притрагивается к вискам и запястьям горлышком пузырька «Мисс Диор». Зато Петров смело плескает на ладонь одеколон «О Жен» и трет щеки и шею.
Да! Проверить билеты в правом боковом кармане – потому что в левом лежит бумажник. А в карман брюк не забыть положить два рубля и побольше мелочи. Чтоб можно было в буфете взять без очереди, потому что без сдачи.
Поцеловать ребенка. Тещу/свекровь. «Пока! В одиннадцать точно будем!»
И уйти, оставляя за собой шлейф праздника. Запах духов, мытых голов и свежей глаженой одежды. Так, чтоб сосед, вышедший на лестницу покурить, спросил:
– В театр?
– В театр!
Эх.
Партер и кресла
театр уж полон; ложи блещут
Моя знакомая рассказала.
«Вчера были с мужем в театре.
Очень понравилось. Малый театр; смешно сказать, я последний раз в этом театре была, еще когда в школе училась, ничего не запомнила. А сейчас всё рассмотрела.
Великолепно. Зал такой вроде небольшой, но высокий. Много ярусов. Сразу вспоминается:
В старинном многоярусном театре,
При свете оплывающих свечей…
Правда, правда! Конечно, свечей никаких нет, но всё как в старину. Мы немного раньше пришли, поэтому не поленились, поднялись на третий ярус, посмотрели сверху – как красиво! Хотя он называется не „третий“, а „балкон первого яруса“. Но на самом деле третий, конечно. Ну, неважно. Главное, красиво: небольшой партер, амфитеатр с загородкой, балясины такие пузатые, помещичьи. Всё расписано старинными узорами, красным по бело-золотому. И занавески бархатные. Про потолок и не говорю. Люстра хрустальная, огромная.
Сидели прекрасно. Места, не поверишь, партер первый ряд середина. Кресла очень удобные.
