– Зачем вы здесь?
– Мне кажется, ситуация немного осложнилась, – ответил он, чуть подумав. – Ненужным образом к тому же. Еще мне кажется, у вас есть основания считать себя пострадавшей. А это никак не входило в мои намерения.
– Значит, вам следовало бы тщательнее отбирать своих людей.
Он глядел на меня бесстрастно и сказал, будто не слыша этих слов:
– Не знаю, видели ли вы граффити, сделанное моим сыном перед гибелью. Там была его подпись. Его тэг.
– Холден, – сказала я.
– Вот именно. Зато знаю, что вы виделись и разговаривали с этим его приятелем-райтером… Он объяснил вам, почему Даниэль выбрал такой тэг?
– Нет.
– Мать подарила ему книгу. Я-то не очень люблю читать, а она – страстная книжница. Ну да у нее и времени больше… Книга называлась «Над пропастью во ржи». Сыну она страшно понравилась. И он взял себе имя главного героя – Холден кто-то там…
– Колфилд.
– Вот-вот.
– У меня еще двое сыновей, – добавил он чуть погодя. – Даниэль был самым младшим. Он погиб в семнадцать лет, а с тринадцати таскался по улицам с этими жестянками в рюкзаке. И ничем нельзя было его отвадить – он обожал расписывать стены. Полиция приводила его домой всего перемазанного в краске. Я платил бесчисленные штрафы. Затыкал деньгами десятки ртов, чтобы избежать неприятностей. «Там, на улицах, – говорил он, – я – настоящий. Там я уважаю самого себя. Я – тот, кто пишет на стенах, а не отпрыск Лоренсо Бискарруэса». – Он бесстрастно созерцал свою тарелку, потеряв, похоже, аппетит. – Он всегда был у нас наособицу, – добавил Бискарруэс резко. – Замкнутый, самоуглубленный, чувствительный… В мать пошел, не в меня.
– Его приятель-райтер, SO4, говорил, что он делал успехи в граффити.
– Не знаю. Никогда такого искусства не понимал, если, конечно, это вообще можно назвать искусством.
– Это давний спор, но я бы сказала, что можно. Можно.
Бискарруэс посмотрел на меня внимательно и чуть подозрительно, словно пытаясь понять, говорю ли я искренне или предлагаю ему непрошеный совет. Но уже через две секунды как-то обмяк.
– Однажды я решил своими глазами увидеть, что же он делает. За ним проследили и меня повезли за ним. Я через площадь из машины смотрел, как он расписывает стену… И не верил, что этот проворный, уверенный в себе малый – мой сын. И таких странных товарищей он себе нашел… Необычные чувства я испытывал, знаете ли. Я и ужасался тому, что он делает, и одновременно гордился им. – Он улыбнулся одними губами – слабо и рассеянно. – Я так и не сказал ему об этом. И он не узнал, что в ту ночь я следил за ним издали.
Улыбка стала медленно гаснуть. Сейчас он задумчиво рассматривал свои руки, неподвижно лежавшие на скатерти, – на безымянном пальце левой блестело золотое кольцо. Когда он снова поднял на меня глаза, улыбка уже превратилась в ледяную гримасу.
– Человек, которого я ищу… При даме вынужден воздержаться от некоторых определений. Скажу лишь, что это он убил моего сына. Убил – все равно что своими руками столкнул с крыши. И ведь не его одного.
– Все не так просто, – возразила я. – Все же вопрос ответственности… Одно дело – предложить, другое…
– Послушайте, – как человек, привыкший, что этот жест много значит для окружающих, он воздел палец, – я говорить не мастер. Бахвалиться не люблю, чего не предполагаю выполнить – не сулю.
Он явственно вздохнул. Палец спокойно занял свое место среди прочих, и рука снова замерла на скатерти.
– Я поклялся, что этот человек заплатит за то, что сделал.
– И чего вы хотите от меня?
– Узнав, что произошло в Вероне, я понял, что события приняли не тот оборот. И потому решил увидеться с вами лично.
– Как? Вы здесь из-за меня? – спросила я недоверчиво.
– Да. Сел в самолет и прилетел. Посмотреть на вас.
Я задумалась. Вот ведь вечер сюрпризов – как пошло, так и идет. Попыталась привести мысли в порядок, но тут же отказалась от этой идеи. Место неподходящее. Мне нужно было одиночество, время и спокойствие.
– Не собираюсь втягивать вас в эту историю еще глубже, – сказал Бискарруэс. – Хочу лишь, чтобы ваши шаги вывели туда, куда мне надо.
– Мои шаги – это часть работы, за которую мне платят.
– Я знаю. И знаю даже, сколько именно. – С этими словами он достал из внутреннего кармана конверт и положил передо мной. – И потому предлагаю несколько больше. Точнее – больше в десять раз.
Конверт был не заклеен. Я его открыла. Внутри лежал чек на сто тысяч евро. От этой суммы у меня отвисла челюсть. В буквальном смысле.
– Ну как? – спросил Бискарруэс.
– Щедро.
– Это с учетом моих извинений за Верону.
– И кое-чего еще, вероятно. Того, что вы ожидаете от меня.
Он пожал плечами. И пояснил, что я должна буду делать лишь то, что делала до сих пор. Свою работу. Завершить начатое и выполнить поручение Маурисио Боске. А он, Бискарруэс, просит меня о сущей безделке, о малой малости: как только я достигну цели, немедленно передать ему сведения. Сообщить, где и в каких условиях находится Снайпер.
Тогда я задала неизбежно возникший вопрос:
– И что будет, если я это сделаю?
– Вы получите еще один чек на такую же сумму.
Я проглотила слюну и сумела-таки произнести то, что была должна:
– Я не это имею в виду.
– И зря. Надеюсь, вы умеете складывать.
Мне не понравился тон. В нем звучало превосходство и высокомерие. Бискарруэс – из тех, кто не только и не просто платит, но еще и подчеркивает, что он платит.
– Я говорю не про гонорар, – ответила я. – Что будет с этим человеком?
– Он понесет ответственность.
– Перед кем?
Молчание было красноречиво. Зачем попусту тратить слова, говорил его взгляд.
– А если я его не найду? – спросила я.
– Если честно постараетесь – чек останется у вас.
– И что вы тогда предпримете?
– Я арагонец. Что-нибудь да предприму.
Подошедший официант осведомился, что подать на десерт. Бискарруэс отмахнулся.
– Хочу вам кое-что рассказать… Был у меня компаньон. Начинали вместе, продавали готовое платье в маленькие магазинчики. Он был мне как брат. И он меня, что называется, кинул. Там вышла одна история с платежами, которые так до меня и не дошли. Я не торопился с ответом. И он все это время прожил в уверенности, что ему сошло с рук. А потом я все приготовил и раздавил его. И он почти разом потерял все. Все.
Губы у него были тонкие и твердые. Невеселая гримаса открывала зубы. Зубы хищника. Какого-нибудь упорного шакала, умеющего выжидать. И с очень хорошей памятью.
