– Познакомьтесь. Бруно. Алехандра Варела.
Паренек протянул мне руку:
– Вы испанка?
– Да. Можешь называть меня просто Лекс.
– Привет, Лекс.
И мы втроем направились к улочке, впадавшей в площадь. Бруно занимается граффити, объяснил Паломбо. К горбунчикам принадлежит не сам он, а его двоюродный брат, к которому мы сейчас и идем.
– Знаешь «Порко Россо»?
[43]
– Это мультфильм, что ли?
– Нет. Бар.
Мы стояли уже перед входом. «Порко Россо» находился в начале узкой улочки, между алтарем с пластмассовыми цветами и закрытой рыбной лавкой, на дверях которой я увидела полдесятка извещений о смерти с приклеенными липкой лентой фотографиями усопших. Картину довершали два столика с разномастными стульями и штук двенадцать скутеров и легких мотоциклов, припаркованных как попало и почти полностью перегородивших проход. Это, сказал Бруно, место встречи горбунчиков из Монтекальварио. Здесь они собираются обычно, отсюда отправляются в свои набеги на город.
– Особенно сейчас, когда корсарская война в самом разгаре.
Увидев мое растерянное лицо, Паломбо расхохотался и объяснил. Корсарская война – это соперничество банд за территории или за престиж, причем обычно одно подпирает другое: райтеры пишут свои граффити поверх чужих или вторгаются не в свои кварталы. Очередная война вспыхнула несколько недель назад, когда портовая crew с коллективным тэгом «ТаргаН», раньше действовавшая вдоль проспекта Америго Веспуччи, появилась на нижних улицах испанского квартала. Молниеносно был дан ответ в виде карательной экспедиции, что, в свою очередь, вызвало новые акции. Снайпер же поставил свою изобретательность и талант на службу горбунчикам, так что те получили могущественного союзника. Война продолжалась какое-то время и сейчас уже затухала, хотя бойцы из «ТаргаН» еще наведывались порой в чужие кварталы, а раза два случались ночные стычки с мордобоем и поножовщиной.
– Познакомьтесь, – сказал Бруно. – Это Флавио, мой двоюродный брат. А это Лекс.
– А третий кто? – насмешливо спросил этот самый Флавио.
– Нико Паломбо, – представился тот.
– А-а, ясно… Художник.
Ничего себе начало, подумала я. Этот «художник» прозвучало с нескрываемым презрением: с такой интонацией солдат говорил бы про однополчанина, который перешел под другие знамена и получил сержантские нашивки. Флавио был худощавый, белокурый, аскетического вида, с редкой бородкой, усиливавшей неуловимое сходство с известным автопортретом Дюрера из Прадо. На нем были узкие джинсы, кроссовки «Найки», заляпанные краской, и темная флисовая куртка с вытисненным изображением листика конопли и надписью «Кулиакан и Мехико».
– Возьмем пива, – решил он, не спрашивая наше мнение.
Манеры у него были резкие, и я решила пока что плыть по течению. С четырьмя пластиковыми стаканами мы расположились у стойки. Музыка была, что называется, городская, агрессивная – группа «АутКаст» играла «Станконию»
[44]
, и довольно громко, разговору мешало, – однако Флавио и прочие завсегдатаи отлично, судя по всему, чувствовали себя в этом грохоте. В «Порко Россо» преобладала эстетика рэперов – бейсболки козырьком назад, флисовые куртки с капюшонами, низко спущенные джинсы, кроссовки. Есть тут горбунчики, есть и другие, неопределенно объяснил мне Флавио. По стенам висели в рамках фотографии летчиков гидроавиации и виды адриатических островов, снятых с птичьего полета, а свободное пространство украшено граффити на ту же тему. На одном была изображена кабанья голова в пилотском шлеме, а вокруг красивыми витиеватыми буквами шла надпись: «Кабан, который не летает, – всего лишь кабан». И я с удивлением заметила, что граффити помечено перечеркнутым кружочком прицела.
– Снайпер, – сказала я, переходя к делу.
Флавио взглянул на кузена, потом на Нико Паломбо и наконец перевел карие глаза на меня:
– Кто?
Я показала на граффити, затем пальцем прикоснулась к запястью парня.
– Может, похерим протокол? Или предпочитаешь потерять десять минут, уверяя меня, что не понимаешь, о чем речь, а я буду тебе доказывать, что понимаешь?
Это был выстрел наудачу, однако Флавио улыбнулся, хоть и скупо. Моя откровенность пришлась ему по вкусу.
– И чего? – осведомился он.
– Может быть, тебе самому интересно, зачем я его разыскиваю.
Улыбка на миг стала шире, но тотчас исчезла.
– Может быть.
Напрягая голос, чтобы заглушить грохочущую музыку, я, пока он тянул свое пиво, начала говорить: международный издатель… важная книга… возможна крупная ретроспектива в Нью-Йорке или в Лондоне… И все прочее. О том, как несколько недель иду по следу Снайпера. Из Лиссабона в Верону, из Вероны в Неаполь. Горбунчики и все такое. Корсарская война.
Он резко повернул голову к кузену и Паломбо:
– Уже успели наболтать?
Я поспешила вмешаться:
– Да это всем известное дело. Знаменитое. От вашей истории с «ТаргаН» было много шуму.
Кажется, ему это польстило. Слава. В мире граффити едва ли не все можно свести к понятию «уважение». Я имею в виду внутренние правила, разумеется. Уставы, по которым живут начинающие. Когда мы с Литой еще были вместе, она сказала мне такое, чего я не забуду никогда: там, в городе, на этих стенах, которые мы расписываем, притаилось то, что люди позабыли. Старые слова, которые никто больше не произносит. Мечтая, что они станут нашими, я и мне подобные отправляемся по ночам за этими словами.
– Не верю, что Снайпер согласится глотать такое дерьмо, – сказал Флавио.
– Вот я и намереваюсь проверить, проглотит или поперхнется.
Он не улыбнулся. И покачал головой, как бы отказываясь от совершенно ненужных проверок.
– Его хотят обуть, – заметил он резко.
– Уж не я, во всяком случае, – ответила я невозмутимо.
Приехали еще четыре пива. Флавио смотрел на Нико и Бруно так, словно они несли ответственность за меня. Бруно пожал плечами, но Паломбо пришел ко мне на выручку.
– Нормальная тетка, – сказал он. – Делает свое дело, только и всего.
И в ответ получил взгляд, который мало обнадеживал. Теперь и на него Флавио смотрел недоверчиво:
– Ты-то что будешь с этого иметь, художник?
