Книга Терпеливый снайпер, страница 52. Автор книги Артуро Перес-Реверте

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Терпеливый снайпер»

Cтраница 52

– Культура? Это просто еще одно определение проституции?

Краска в баллончике кончилась, и Снайпер протянул мне другой. Я принялась раскрашивать букву «r».

– Современное искусство не имеет отношения к культуре. Это всего лишь социальная мода, – изрек он, наблюдая за мной. – Это колоссальная ложь, фикция для привилегированных миллионеров и для дураков, а часто и для привилегированных дураков-миллионеров. Это – коммерция и абсолютная фальшивка.

– Стало быть, облагородить его может только опасность? Так?

– Не опасность, а трагедия. Но – да: только она придает искусству достоинство. Заставляет его платить за то, что не оплатишь деньгами. За то, что не может быть оценено традиционной критикой, выставлено в галереях или музеях. То, что никто никогда не сможет себе присвоить, – ужас жизни. Неумолимость ее правил. Вот это и придает ему достоинство… И произведения этого сорта не солгут никогда.

Глаза его из-под низко надвинутого капюшона, оставлявшего лицо в тени, смотрели на меня пристально.

– И что же – идиотская мазня, выполненная в студии, – это искусство, а то, что делают эти ребята, которые рискуют жизнью, – нет? – продолжал он. – Очень дерьмово устроено, что официальная инсталляция будет считаться искусством, а неофициальная – не будет. Кто считает-то? Кто будет решать? Власти? Публика? Критики?

Я почувствовала, как гнев кольнул меня. Заполнила контур последней буквы и обернулась к Снайперу:

– Хочешь сказать, на этой войне в плен не берут?

Он расхохотался мне в лицо:

– Ты соображаешь, Лекс. Хорошо соображаешь. И потому сегодня ночью ты здесь. И определение дала верное. Есть райтеры, которые возвращаются домой и пялятся в ящик или слушают музыку, очень довольные тем, что они сделали за день. А я возвращаюсь домой и думаю, как их всех вздрючить снова. И я не стараюсь сделать мир лучше. Потому что знаю – любой другой будет еще хуже. Вот он – мой мир, и на него я нападаю. Я не стремлюсь устранить противоречия нашего времени. Я это самое время хочу уничтожить.

Он отошел к своему рюкзаку и вернулся, неся очередные баллончики. Крупные, яркие, красные, обведенные синими тенями буквы его подписи были дописаны. Оставалось дорисовать значок оптического прицела. Должно быть, подумала я, здорово будет смотреться на этом изгибе тоннеля, в свете фар головного вагона. В поле зрения машиниста граффити останется надолго, да и пассажиры будут потрясены, увидев на стене тоннеля эту сочащуюся алой кровью рану.

– Хочу тебе рассказать одну историю, – решилась я. – О том, что меня сюда привело.

– Историю? – удивленно переспросил он. – О тебе?

– Нет. Об одной девочке, одаренной той самой невинностью чувств, в которую ты не веришь. О девочке, которая трогала мою душу, во что ты тоже не веришь… Хочешь послушать, Снайпер?

– Ну конечно. Выкладывай.

– Девочку звали Лита, и у нее были кроткие глаза. И она верила во все то, во что полагается верить в восемнадцать лет, – в человека, в улыбку детей и дельфинов, в свет, который золотит волосы возлюбленного, в тявканье щенка, который вырастет и станет тебе преданным псом… Нравится портрет, Снайпер?

Он не ответил. Держа по баллончику в каждой руке, он закрашивал белым точку над буквой «i», чтобы потом черным изобразить на ней непреклонный крест снайпера.

– Она была умна и чувствительна, – продолжала я. – Во сне она постанывала иногда, как ребенок, когда приснится кошмар. И, представь себе, она была райтером. Выходила по ночам на улицу, чтобы закрепить попрочнее нежность взгляда, которым окидывала мир. Чтобы оставить в нем свое смиренное имя, ведя борьбу собственную – на свой вкус и лад… Бессчетное множество раз я видела, как она сидит в своей комнате, придумывая новые уличные акции… Листает альбомы с фотографиями «кусков» на бортах вагонов метро и электричек, автобусов и поездов, делает эскизы новых граффити, которыми мечтает покрыть ту или эту стену…

Снова донесся приближающийся грохот. Когда под сводом тоннеля заскользил свет фар, мы укрылись в нише, сели на землю, прижавшись друг к другу.

– Еще сохранились ее тэги, Снайпер. На улицах. Иногда я встречаю их – поблекшие от времени, наполовину замазанные другими граффити. Имя ее – Лита, запомни это.

Рев нарастал. Мощный луч высветил изгиб и буквы на стене. Это ведь не так уж трудно, осенило меня. После наших долгих и поучительных диалогов это совсем не трудно. А может, и без них было бы. Утром за кофе Рыжий Ус сказал мне так: мир полон странных людей. Сунув руку в карман куртки, я дотронулась до холодной стали его ножа. Скользнула большим пальцем, не нажимая, по кнопке на рукояти.

– Прошу тебя, Снайпер, произнеси это имя… Имя безвестной райтерши, которую при жизни ее ты не знал. Произнеси его, пожалуйста.

Полуотвернувшись, он рассеянно взглянул на меня в полумраке. Я вытащила нож, нажала кнопку. Щелчок пружины потонул в громе и грохоте налетающего состава.

– Как ты сказала? Лита?

– Лита.

Ворвавшийся в тоннель поезд уже мчался мимо. Прямоугольники света проносились у нас перед глазами, как ревущие искры. Лицо Снайпера, освещаемое этими беспрерывными, резкими и стремительными вспышками, было повернуто ко мне в профиль. Он повысил голос, чтобы я услышала:

– Лита! – почти закричал он. – А теперь…

Он осекся, когда я всадила ему клинок чуть выше поясницы. Обернулся в недоумении, схватился за спину. Я вытащила нож и ударила снова и на этот раз сделала то, что должна была сделать сразу, – круговым движением кисти повернула лезвие в ране, чтобы ее расширить. Поезд уже удалялся, и в свете фонаря на хвостовом вагоне я увидела выпученные из-под капюшона глаза Снайпера, разинутый в крике рот – может быть, он уже вскрикнул, но я не услышала из-за грохота, а может быть, не успел. Снайпер осел набок, привалился к стене. И все смотрел на меня.

– Да. Лита, – отозвалась я и пристроилась рядом.

Едва ли не с нежностью откинула капюшон с его головы. В полумраке видела белки его широко открытых глаз, как будто устремленных на меня. Изо рта рвался еле слышный, глубокий стон. И звук его был какой-то влажный.

– Я любила эту Литу, – начала я тихо. – Каждый день старалась развернуть ее к себе. Постепенно, потихоньку, тем, что было мне по силам, заменить ее неизбывную печаль… Это горестное отчаяние, время от времени нападавшее на нее, когда ее трогательная невинность бывала предана смутной, зыбкой несправедливостью реальной жизни. Когда она с рюкзаком за спиной бросалась на улицу, а возвращалась на рассвете – усталая, порою счастливая, пропахшая путом и свежей краской. Когда ложилась в постель, где я бессонно поджидала ее прихода, чтобы в очередной раз попытаться завладеть той частью ее существа, которая оставалась для меня недоступна. Но завладеть так и не смогла – или не успела.

Я замолчала и прислушалась, склонив к нему голову. Стон стал более хриплым. Более влажным.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация