Сказав это, Кевин замолчал, очень сосредоточенно рассматривая свои испачканные краской кроссовки. Потом поднял голову.
– Где бы он ни был, прячется он или нет, Снайпер остается самым первым и главным. Немногие знают его в лицо, никто не видел его с баллончиком в руке… Подкатывает полиция, фотографирует его работы, пока их не соскребли или не замазали. В какой-то момент он вообще перестал работать по стенам, но то немногое, что еще осталось, никто тронуть не смеет. Не решаются. До того дошло, что городские власти под нажимом всяких там арт-критиков, галеристов и тех, кто выписывает чеки, решили объявить его граффити культурной ценностью или чем-то вроде. А Снайпер за несколько следующих дней сготовил из самого себя бифштекс по всем правилам: наутро все работы оказались наглухо закрашены черным, а наверху оставлен его маленький снайперский знак…
– Помню, как же. Это был поступок.
– Больше чем поступок. Это было объявление войны… Мог бы торговать своим именем и хорошо на этом наваривать. А он – видишь как… Рассудил иначе… Все по-честному. Чисто.
– Ну а вы с Даниэлем как действовали?
– Как и все остальные. Вдруг разносится слух: «Снайпер предлагает поворот на автостраде R-4, или тоннель Эль Прадо, или башню «Пикассо». И мы подхватываемся, как солдаты по тревоге. Ну, те, кто не забоялся. Чтоб хотя бы покрутиться возле, попробовать себя… Проверить, кишка у тебя тонка или нет… Как правило, места он выбирал опасные. И это заводило. И Дани, и меня. Всех. А иначе всякий может, неинтересно.
– А сам он нигде не появлялся?
– Нигде. Никогда. Да ему и не надо было ничего никому доказывать, понимаешь? Он уже все сделал. Ну или почти все. По крайней мере, главное. И сейчас работает от случая к случаю. А случай должен быть особый. Иногда ставит раком музеи и всякие там галереи. А потом опять тихарится и молчит. По ушам не ездит. А потом возьмет и выстрелит новой идеей.
Похолодало, и потому мы немного прошлись. SO4 шагал, сунув руки в карманы, подергивая локтями и раскачиваясь, как принято у юных приверженцев хип-хопа, у городских бандитов, что уже лет двадцать как облюбовали себе окраинные районы столицы.
– Почему Даниэль подписывался «Холден»?
– Не знаю, – мотнул он головой. – Он никогда не говорил.
Я снова представила себе пропасть, разделявшую этого паренька и отпрыска Лоренсо Бискарруэса, но признала, что в их дружбе была своя логика: стрит-арт, помимо адреналина и острых ощущений, даруемых нарушением запретов, дает еще и возможность такой вот близости, немыслимой в иной среде. Похоже на какой-то подпольный городской Иностранный легион, где каждый солдат прячется под вымышленным именем, где никто никого не спрашивает о прошлой жизни. Когда много лет назад мы познакомились с Литой, она сформулировала это так прекрасно, что я никогда не забуду ее слова. Пока ты встряхиваешь баллончик и вдыхаешь запах свежей краски, оставленной кем-то на стене, которую сейчас расписываешь ты, чудится, будто чуешь след этого человека и ощущаешь себя частью некоего единства. И одиночество отступает. И ты уже не вполне ничто.
– А ты все еще подчиняешься Снайперу?
– Конечно. А кто бы не?.. Ну, вообще-то я стараюсь все же с ума не сходить… Пример Дани меня слегка образумил. Вправил мне мозги. Кое-что во мне переменил. Сейчас я больше гуляю сам по себе. В собственном стиле работаю.
– А как, по-твоему, Снайпер еще в Испании? Мог, наверно, отвалить за границу?
– Мог. Потому что отец Дани, этот гадский мафиозо, поклялся с ним разобраться, а он слов на ветер не бросает. И потом, время от времени в других странах появляются его росписи. В Португалии, в Италии… Ну да ты сама знаешь. Видели его граффити еще в Мехико, в Нью-Йорке. Хорошие вещи, годные. Отборные.
– А как он собирает вас?
– Да как обычно. Узнаем об этом через Интернет, по большей части. Разносится весть. Этого достаточно. И мы уж тут как тут.
– А ты знаешь, что после Даниэля были еще погибшие?
На птичьем личике снова мелькнула тень беспокойства.
– Народ много чего болтает, – уклончиво ответил Кевин. – Кто там разберет, правда или брехня. Но я слышал, один тут недавно в Лондоне убился насмерть. Делал что-то очень заковыристое.
– Так и есть, – подтвердила я. – Свалился с моста через Темзу. А подбил его, конечно, Снайпер.
– Может, так, а может, и не так.
На площадке становилось все холоднее, и мы переместились в бар. Засыпанный пивными крышками пол под грязной стеклянной витриной, календари с футболистами по стенам, зеркало. Когда, заказывая два пива, я облокотилась на стойку и распахнула жакет, мой спутник с бесстрастным интересом оглядел мою грудь. Потом перевел взгляд выше и сказал невозмутимо:
– У тебя глаза цвета сланца.
Такого сравнения я еще не слышала. И подумала, что у этих юнцов – собственная палитра и они соотносят цвета и линии с поверхностью, которую расписывают. С удовольствием отметила, что он как-то перестал зажиматься и топорщиться и разговорился. Я понимала, что беседовать об этом ему приятно, и понимала почему. Рядовой бомбер, покрывающий стены своими незамысловатыми тэгами, обрел сейчас значительность в собственных глазах – он был напарником и другом безвременно погибшего Даниэля, свидетелем его акции, оборвавшейся на середине, безусловным фанатом вождя. Я представилась ему журналисткой, специализирующейся на стрит-арте, что отчасти объясняло мои вопросы. В конце концов, человек начинает писать на стенах, чтобы почувствовать себя кем-то. Я знала, что впервые подпись Снайпера – поначалу простой жирный росчерк – появилась на улицах в конце восьмидесятых; со временем она видоизменилась, стала бросаться в глаза: увеличились буквы – уже не «баббл», еще не «уайлд», – красные, словно брызги крови, появилось фирменное перекрестье оптического прицела над «i». Следом подпись украсилась символическими изображениями – встроенные между грозными буквами, они словно бы раздвигали их, понуждая захватывать городское пространство, а там пришел черед более затейливых росписей – символы наполнились смыслом, имя свелось к фирменному значку, и рисунки стали сопровождаться уклончивыми, многозначительно-загадочными фразами. После поездки в Мексику, предпринятой в середине девяностых, к изображению прицела в его граффити прибавились – вероятно, под влиянием тамошнего классика Гуадалупе Посады
[11]
– черепа и прочие атрибуты смерти, которые вместе с туманными изречениями стали основой стиля. И на каждом этапе развития каждое граффити воспринималось как вершина, как разящий образец могучего стиля, которому многие пытались подражать – но безуспешно. Не поддавалось повторению то, что Снайпер оставлял на заводских оградах, на станционных павильонах, на рольставнях или труднодоступных стенах учреждений, банков и складов. А персонажами его становились дерзко переосмысленные и вышученные классические изображения – Джоконда с черепом вместо лица и в панковском прикиде, Святое Семейство с молочным поросеночком, заменившим Младенца Иисуса, или уорхоловская Мэрилин Монро с черепами в глазницах и струей спермы, бьющей в рот. Это я к примеру. Были и другие, но все без исключения – чрезвычайно своеобразные, многозначные и немного зловещие.
