Но у Жиллиата, очевидно, были свои соображения.
Чтобы вбить гвозди в утесы, он воспользовался всеми щелями. Если щели были недостаточно широки, вбивал в них сначала деревянные клинья, а затем уже гвозди. Подобные приготовления Жиллиат проделал и на другом конце ущелья, с восточной стороны: используя деревянные клинья, он расширил отверстия в скалах, как бы подготавливая их к тому, чтобы в нужный момент забить железные гвозди. Он сделал это, по-видимому, на всякий случай, потому что гвоздей туда забивать не стал. Понятно, что Жиллиат был строго ограничен количеством материалов и пускал их в ход лишь в случае крайней необходимости. Это увеличивало трудности.
Как только Жиллиат заканчивал одну работу, надвигалась другая. Он без колебаний брался за всякое новое дело, смело совершая гигантские шаги.
За работой
Внешность человека, проделывавшего все это, была страшна.
Трудясь непосильно, Жиллиат быстро терял силы. А восстанавливались они с трудом. Он исхудал от лишений и усталости. Борода и волосы отросли. У него оставалась лишь одна рубашка, но и она уже превращалась в лохмотья. Ноги его были босы: один башмак унес прибой, второй – ветер. От каменной наковальни Жиллиата отлетали осколки, оставлявшие болезненные раны на руках. Это были скорее неглубокие царапины, но ветер и соленая морская вода растравляли их.
Жиллиат испытывал голод, жажду и страдал от холода.
Его жестянка для пресной воды опустела. Ржаная мука отчасти была съедена, отчасти ушла на клей. У него оставалось лишь немного сухарей. Он грыз их сухими, не имея воды для размачивания.
С каждым днем силы его угасали. Утес высасывал из него жизнь.
Напиться, поесть, выспаться – все превращалось в сложную задачу.
Жиллиат ел тогда, когда ему удавалось поймать краба или другое морское животное; пил, когда замечал, что птица бьется крыльями об утес: он взбирался к тому месту и находил в углублении несколько капель пресной воды. Он пил после птиц, иногда вместе с ними – чайки привыкли к нему и не улетали при его приближении. Даже в минуты самого острого голода Жиллиат не причинял им зла. Он, если читатель помнит, питал слабость к птицам. Пернатые, в свою очередь, не боялись Жиллиата, несмотря на его спутанные волосы и всклокоченную бороду. Изменившийся облик Жиллиата успокаивал их: они перестали считать его человеком и принимали за зверя.
Птицы и Жиллиат были теперь добрыми друзьями. Они помогали друг другу. Пока у него была мука, он бросал им кусочки лепешек, которые готовил, а они, в свою очередь, указывали ему местá, где находилась пресная вода.
Он ел моллюсков сырыми, а крабов жарил. У него не было никакой посуды, и он готовил их прямо на раскаленных камнях, как дикарь.
Равноденствие все же дало себя знать: пошел дождь. Не проливной, а мелкий, пронизывающий, ливший холодными, тонкими, острыми струйками. Жиллиат промок до костей. Этот дождь принес лишь сырость и не дал воды для питья. Он был скуп на помощь и расточителен на мученье – злобная выходка неба. В течение целой недели, днем и ночью, Жиллиат дрожал под дождем.
По ночам, забившись в свою дыру, забывался от усталости. Его кусали морские комары; он просыпался, покрытый волдырями.
У него был лихорадочный жар, и это его подбадривало; лихорадка – помощь в работе, которая убивает. Движимый инстинктом, он жевал лишайник и сосал тощие побеги дикой травы, пробивавшейся сквозь щели в утесах. Впрочем, он почти не обращал внимания на свои муки. У него не хватало времени на то, чтобы отвлечься от работы и заняться собой. Машина Дюранды чувствовала себя хорошо – ему этого было достаточно.
Во время работы Жиллиату приходилось поминутно бросаться в воду, затем вновь вылезать на камни. Он переходил с суши в море и обратно, как мы переходим из одной комнаты дома в другую.
Его одежда не высыхала. Она была пропитана и дождевой, и морской водой. Жиллиат жил в сырости. К этому можно привыкнуть. Ирландские бедняки, старики, женщины, молодые девушки всю зиму проводят под открытым небом, под снегом и дождем, прижавшись друг к другу на лондонских улицах; они живут и умирают в мокрой одежде.
Быть промокшим и испытывать жажду! Жиллиат страдал от этой муки. Случалось, он сосал влажный рукав своей куртки.
Огонь, который он разводил, не согревал его. Огонь под открытым небом приносит мало пользы: человек отогревается с одной стороны, но продолжает мерзнуть с другой.
Жиллиат был весь в поту и дрожал от холода.
При всем том, он не чувствовал усталости, вернее, не соглашался признать ее. А отказ души признать слабость тела – это огромная сила.
Жиллиат видел, что работа подвигается вперед, – остальное его не интересовало. Он не сознавал того, что находится в ужасном положении. Цель, к которой стремился, все время была перед ним. Он переносил страдания, но в мозгу его жила лишь одна мысль: «Вперед!». Подвиг кружил ему голову. Желание опьяняет. А опьянение души называется героизмом.
Жиллиат напоминал океанского Иова, но это был Иов-сражающийся, Иов-победитель и, если такое прозвание не слишком громко для бедного матроса, который занимается ловлей морских раков и крабов, – Иов-Прометей.
Жиллиат подводит барку
Спасение машины, затеянное Жиллиатом, было, как мы уже говорили, настоящим побегом, а терпение людей, задумавших побег, известно. Известна также их изобретательность. Изобретательность доходит до чуда, терпение – до агонии. Некоторые узники, как, например, Томас в Мон-Сен-Мишеле, ухитрились спрятать половину стены в тюфяке. В Тюлле в 1820 году одному заключенному во время прогулки удалось срезать где-то кусок свинца (неизвестно, каким ножом), растопить этот свинец (непонятно, на каком огне), вылить этот свинец в форму, слепленную из хлебного мякиша, сделать ключ и отпереть им замок, устройства которого он не знал, а видел лишь его скважину. Жиллиат не уступал в изобретательности таким беглецам. А за ним наблюдал беспощадный тюремщик – море.
Дождь был мучителен и неприятен, однако Жиллиату удалось извлечь из него пользу. Он пополнил свои запасы пресной воды; впрочем, жажда его была настолько велика, что, стоило жестянке наполниться, он опорожнял ее.
Наконец, в один прекрасный день, тридцатого апреля или первого мая, все было готово.
Основание машины покоилось на восьми канатах – четыре с одной стороны, четыре – с другой. Шестнадцать отверстий, через которые он пропустил канаты, были соединены, как на палубе, так и в нижней части остова, прорезами, сделанными пилой. Деревянную обшивку Жиллиат распилил пилой, бревна обрубил топором, железные детали опилил напильником, медные обработал долотом. Ту часть днища, на которой покоилась машина, Жиллиат вырубил квадратом, чтобы спустить ее вместе с механизмом как опору. Все это огромное ложе держалось лишь на одной цепи, которая легко должна была поддаться напильнику. Приготовления закончены. Теперь нужно поспешить.
