Зарницы сверкали вдали,
И странное шло колдовское сиянье
Откуда-то из-под земли.
Лишь раз улыбнулась, лишь раз оглянулась
И молча ушла она прочь.
Но сердце в груди моей перевернулось
И ум помутился в ту ночь.
Зачем, о зачем бередишь ты мне душу,
Веселый венчальный звон?
Скорее утопленник выйдет на сушу,
Чем буду я обручен!
Скорей уродится ячмень и пшеница
На пашнях морского царя,
Чем на другой соглашусь я жениться
И встану у алтаря!
Скорее уйдут под волну приливную
Холмы со стадами овец,
Чем я позабуду свою дорогую,
С другою пойду под венец!
Хочу одного я: дорогой лесною
Под ливнем брести напрямик
И ту, что в ночи повстречалась со мною,
Увидеть еще хоть на миг.
Цветут огоньки ночные —
Не тронуть, не оборвать.
Навеки одна мне отныне нужна,
И век мне о ней тосковать!
Перевод М. Бородицкой
Нож и кремень
Перевод М. Бородицкой
Прогулка по холмам
Прибрежные наши холмы-исполины
Стократ мне милей, чем леса и долины.
Не раз я проехал, не раз проскакал
С восточного мыса до западных скал.
Вон там, на востоке, пустынные кручи —
От века ласкает их ветер могучий.
А там, на утесе, старинный маяк —
Столетьями шлет он сигналы во мрак.
Зеленые склоны, соленые дали —
Немало они парусов повидали.
А вон в котловине пастуший костер:
Овец там пасут с незапамятных пор.
Прошедших времен имена и прозванья,
Ушедших племен вековые преданья…
Как небо и ветер, как твердь и вода,
Холмы эти в Англии были всегда!
Тенисты леса, плодородны долины —
И все же милей мне холмы-исполины.
Перевод М. Бородицкой
В августе детей отправили к морю. На целый месяц они поселились в тридцати милях от дома, в небольшой, сложенной из песчаника деревушке среди каменистых, обветренных прибрежных холмов.
Они подружились со старым пастухом, по имени мистер Дудни, который знал их отца еще мальчиком. Выговор у него был не такой, как в их краях, и некоторые вещи он называл совсем иначе; но он всегда понимал, чего им хочется, и позволял им ходить за собой повсюду. Жил он в крошечном домике в полумиле от деревни; там, в тепле у очага, который топили углем, его жена выхаживала больных ягнят и варила тимьяновый мед, а Старый Джим, отец молодого пса, что пас теперь овец вместе с мистером Дудни, лежал, вытянувшись, у входа. Дети приносили Старому Джиму говяжьи кости (овчаркам никогда не дают баранину), и если мистер Дудни был со стадом далеко от дома, хозяйка посылала Джима проводить их.
Однажды после полудня, когда по деревенской улице прогромыхал водовоз и вокруг запахло как-то по-городскому, Дан и Уна отправились, как обычно, на поиски мистера Дудни. Дома его не оказалось, и Старый Джим, перевалившись через порог, затрусил по гребню холма, показывая дорогу. Солнце палило вовсю, сухая трава скользила под ногами, и было видно далеко-далеко вокруг.
– Прямо как посреди моря, – сказала Уна, когда Старый Джим остановился передохнуть в тени каменного амбара, одиноко возвышавшегося на ровной площадке. – Идешь, идешь… и все время видишь, куда идешь, а кругом – пустота.
Дан сбросил башмаки.
– Приедем домой, – проворчал он, – первым делом убегу в лес и буду сидеть там весь день.
– Гав! – сказал Старый Джим, показывая, что готов идти дальше, и повел их наискосок через пологий травянистый склон. Но вскоре он опять остановился, выпрашивая косточку.
– Нет, погоди! – сказал Дан. – Где мистер Дудни? Где твой хозяин?
Джим сделал вид, что не понял, чего еще от него хотят, и снова потребовал угощения.
– Не давай ему! – воскликнула Уна. – А то останемся тут… как вопиющие в пустыне.
– Ну-ка, веди! Веди к хозяину! – прикрикнул Дан, потому что на плоской, как ладонь, возвышенности, и впрямь не видно было ни души.
Джим вздохнул и нехотя потрусил вперед. И очень скоро на горизонте показалось круглое пятнышко – шляпа мистера Дудни.
– Молодец! Хороший пес! – похвалил Дан. Старый Джим обернулся к нему, аккуратно взял кость своими стертыми зубами и, оскалясь точь-в-точь как волк, понес ее назад, в тень амбара.
Дети зашагали дальше. В небе над ними, визгливо переговариваясь, повисли две пустельги. Над прибрежными скалами, обведенными белой полоской прибоя, лениво парила чайка. И чуть подрагивали в раскаленном воздухе очертания холмов и шляпа мистера Дудни вдалеке.
Они шли, казалось, ужасно долго – и вдруг очутились у края изогнутой, как подкова, лощины футов сто глубиной. Ее крутые зеленые стенки были сплошь исчерканы овечьими тропами. Стадо паслось внизу, на ровном травянистом дне, под присмотром Младшего Джима, а мистер Дудни со своим вязанием устроился повыше, примостив между коленями пастушью палку с крюком. Дети рассказали ему про выходку Старого Джима.
– Ага, – усмехнулся мистер Дудни. – Просто он раньше вашего меня заприметил. Чем ближе к земле, тем больше видишь. Да вы никак совсем запарились?
– Уф! И устали тоже, – пожаловалась Уна, плюхаясь на траву.
– Ложитесь-ка вот тут, возле меня. Тут скоро будет тень. А там, глядишь, и ветерок подует, разгонит жару да нагонит сон…
– Мы вовсе не хотим спать! – возмутилась Уна, придвигаясь все-таки поближе и укладываясь поудобнее.
– Ну конечно, не хотите. Вы ведь пришли со мной потолковать, верно? Вот так же, бывало, прибегал сюда и ваш отец. Уж он-то находил дорогу к Нортон-Пит без всяких собак и провожатых.
– Еще бы, он ведь отсюда родом, – отозвался Дан, растянувшись во весь рост на траве.
– То-то и оно. Вот и жил бы в родных краях, где ничто тебе не застит взгляд, чем забираться в этакую глухомань, где кругом одни деревья. И что от них проку, от деревьев? Только молнию притягивают, за одну грозу с десяток овечек передавят! – И он удрученно поцокал языком. – Ваш отец понимал в таких вещах.
– У нас вовсе не глухомань! – Уна приподнялась на локте. – И от деревьев очень даже много проку. Мне, например, больше нравятся дрова, чем уголь.
– А? – переспросил мистер Дудни, притворяясь, будто не расслышал. – Вы лягте повыше, чтоб голове было удобнее. А теперь понюхайте траву. Чуете? Такой душистый тимьян растет только здесь, на юге, оттого у нас и баранина, какой нигде не сыскать. Моя матушка говорила, что тимьян помогает от всякой хвори, кроме одной – вот не припомню – не то сломанной шеи, не то разбитого сердца…
