У боярина сдуло с головы шапку, у Степании лазоревый платок, и побежали они догонять пропажу; всхрапнули лошади, укатили коляску вместе с согнувшимся возницей; ускакал, бешено тряся гривой, Яшкин конь.
Шельма стоял под ураганом на опустевшей площади один-одинешенек, сирый и погибший, не двигался.
Но Бох шевельнул пальцем еще раз – плавно и даже не грозно, будто тянул за невидимую лесу, и поплелся Яшка на мановение. Бежать и не потщился. От судьбы кто сбежит? И как? Конь – и тот покинул несчастливца.
Как поднялся в дом, как вошел в горницу, не запомнил. И горницы не разглядел. Было там сумеречно, лишь серел прямоугольник слюдяного окна, уже прикрытого от бури.
Посреди темного покоя – стол, за столом – Бох, позади него, скрестив на груди руки, – Габриэль. Смотреть на них Яшка не решился. Просто встал пред судией, потупился.
Страшный Суд – вот он где, а не там, на поле мертвецов. Ибо Страшный Суд – это когда судят не кого-то другого, а одного только тебя. И нет ни исхода, ни надежды.
Бывший ферзь, скинутый с шаховой доски, не пробовал выкрутиться, не оправдывался, не молил о пощаде. Какие тут могут быть оправдания, какая пощада?
– Габриэль, возьми, – сказал купец.
Яшка зажмурился, съежился.
Тяжелые шаги. Грубая рука рванула с чрева кожаный пояс. Однако ни удара, ни какого иного насилия за тем не последовало, и Шельма, устав сдерживать дыхание, глотнул воздуха, открыл глаза.
Бох стоял у окна, любовался алмазной змеей, которая умильно извивалась в его руках.
– Недоумеваешь, как я тебя сызнова нашел? – спросил купец, покосившись на Яшку. – Очень просто. На свете вообще всё много проще, чем кажется. Габриэль видел, как ты выезжал из города с отрядом воинов. И кожаного пояса на тебе не было. Оно и правильно, ибо зачем брать сокровище на войну? Я понял, что змея спрятана где-то здесь и что ты за нею непременно вернешься. Вот ты и вернулся…
Теперь он смотрел прямо на Шельму. Глаза привыкли к полумраку, и Яшка прочел во взоре немчина не гнев, а одно лишь любопытство.
– Скажи, а что это старый мошенник фон Золотшин махал над тобой и дочерью иконкой, крестил воздух? Неужто сия редкостная красавица достанется тебе в жены?
– Теперь уж не достанется… – прошептал Яшка и всхлипнул – жалко стало несбывшегося счастья.
– Что ты бормочешь? Не слышу. Габриэль, побудь за дверью. Он при тебе от страха ни слова сказать не может.
– Неужто она согласилась? – живо спросил Бох, когда они остались вдвоем. – Я видел, как вы поцеловались, и она не отстранилась. Даже не выказала отвращения, что было бы естественно, если б отец выдавал ее замуж против воли.
– С-согласилась… – пролепетал Шельма.
– Значит, что-то в тебе усмотрела. – Купец удивленно покачал головой. – А говорят, чудес не бывает.
– Не бывает, – хмуро молвил Яшка. – Только подумаешь, что бывают, а потом видишь: нет, не бывают.
Наступила тишина. Ненастье, столь внезапно налетевшее на Тарусу, так же быстро и кончилось. Гром больше не гремел, мир прояснился.
Бох подошел к окну, снова его открыл.
– Поди-ка сюда.
«Чего тянет? – думал Шельма, приближаясь. – Будто кот с мышонком».
По площади ехал обоз: впереди скорбная телега с телом тарусского князя, за нею остальные.
Небрежно показав на повозку с рогожными мешками, Бох спросил:
– Это серебро, которое ты получил за мои бомбасты? Сколько заплатил тебе эрцгерцог?
Яшка сказал сколько.
– Неплохая коммерция. Наверное, ты хочешь долю за посредничество?
«Глумиться-то зачем?» – укорил купца Шельма, но, конечно, мысленно. Вслух же поспешно сказал, плеснув руками:
– Что ты, что ты!
Вспомнил еще одну свою вину. Вынул покраденную печатку.
– Вот, майнхер, твоя…
Бох коротко глянул, не взял.
– Один черт знает, где ты успел ею нашлепать. Я давно разослал эстафету, что моя старая печать недействительна. – Он встал прямо перед Яшкой. – …Ох, плут, и доставил же ты мне хлопот. Редко кому удавалось меня надуть. А дважды – только тебе. Эй, Габриэль, войди!
Вот и всё. Конец. Яшка затрясся, снова закрыл глаза.
Услышал позади скрип досок. Потом – спереди – донесся неожиданный звук. Хихиканье?
– Ой… не могу… Габриэль, ты помнишь? Я расхваливаю канцлеру Мамаю и молодому королю мою алмазную цепь, у Магомет-Булака разгораются глаза, и тут ты вытягиваешь из своего кожаного пояса какую-то грошовую медяшку, и с нее на пол сыплются кусочки свинца! Я видал на своем веку много смешного, но такого – никогда!
Шельма раскрыл глаза – и не поверил им.
Бох хохотал! Глаза сверкают, зубы блестят.
– Незабываемая минута! За нее тебе, Шельма, спасибо. И гоняться за тобой, вычислять, как сработает твой хитрый ум, тоже было… – Купец не сразу подобрал нужно слово, – …нескучно. Да перестань ты трястись. Ничего я тебе не сделаю. И Габриэль тебя тоже не тронет.
Палач зарычал – обещание ему не понравилось.
Но Бох строго сказал:
– Стыдись, Габриэль. Ты лежал перед ним беспомощный, он мог тебя зарезать, как ягненка. Но не сделал этого. Этим он рассчитался с тобой за все обиды. Ну-ка скажи: «Я пальцем не трону Йашка Шельм, даже если встречу его в безлюдном месте. Клянусь!»
Страшный человек попыхтел-попыхтел – и повторил.
– Молодец. Ступай.
Они снова остались вдвоем.
Яшка помялся, осторожно спросил, еще не до конца поверив в спасение:
– А как мне… дальше-то?
– Да как хочешь. – Бох пожал круглыми плечами. – Сейчас навсегда распрощаемся. С тобой, конечно, весело, но очень уж хлопотно. Катись на все четыре стороны. Алмазную змею и плату за бомбасты я забрал, но, кажется, у тебя есть табун отменных лошадей? К тому же, слышал я, эрцгерцог Димитр даровал тебе завидные льготы? Вот и торгуй, это лучшее занятие на свете. Более выгодное, чем плутни. Береги свою невесту. Девушка она глупая, но нежная сердцем и очень красивая, а это редко бывает, чтобы в женщине совпадали два столь драгоценных качества. Живи с ней, не обижай.
– Я баб никогда не обижаю, – сказал Яшка. Он уже понял, что бояться нечего, и сразу осмелел. – Скажи, майнхер, а зачем я был тебе нужен? Зачем ты меня с собой в Орду взял? Татарский язык ты знаешь, в пути управился бы и без меня. А чего от меня ждать, верно, догадывался.
– Не очень, – хихикнул Бох. – Поди угадай, что ты выкинешь. На свете знаешь чего меньше всего? Нескучного. От людей мне давно скучно, а ты занятный. Дорога-то длинная. Не с Габриэлем же мне было досуг коротать. А еще вышла мне от тебя великая и нежданная польза. Зря я, оказывается, на Мамая ставил. Побили его русские – вот уж воистину чудо из чудес. Хорош я был бы перед королем Тохтермишем, если б помог его худшему врагу. А теперь у меня руки свободны. Благодаря твоей каверзе вышло только лучше.
