За едой Бабур то и дело поглядывал направо, в сторону перегородки, отделяющей зал от женской половины. Обычно во время пиршеств женщины собирались за такими резными ширмами, наблюдая сквозь них за пирующими мужчинами, в то время как у них в гареме были накрыты свои столы. А что сейчас? Слышит ли уединившаяся в своих покоях Бува возгласы торжества, доносящиеся из бывшего тронного зала ее сына? Бабур надеялся, что нет. Он уважал ее печаль и отвагу так же, как и ее высокое происхождение, и полагал, что ядовитые слова, сказанные ею Хумаюну — вовсе не повод для кары. Разве Исан-Давлат повела бы себя иначе, окажись Бабур убит, а его трон захвачен? Он оставил Буве все ее драгоценности и служанок, а также решил назначить ей содержание. И надеялся, что со временем она оценит его великодушие.
Ранее в этот день, на берегу реки, Бабур наблюдал схватку между обученными боевыми слонами из бывшего слоновника Ибрагима, гигантами по имени Разрушитель Гор и Неизменный Храбрец. Побуждаемые сидевшими у них на шеях погонщиками огромные, раскрашенные животные атаковали один другого через разделявший их, специально насыпанный земляной вал, стараясь достать бивнями. Потеха продолжалась до тех пор, пока один из них не дрогнул и не отступил.
Теперь пришло время иных развлечений — выступлений индийских акробатов и танцоров, тоже ранее служивших Ибрагиму.
Бабур хлопнул в ладоши.
Двое юношей с блестевшими от масла телами, нагие, если не считать оранжевых набедренных повязок, с провязанными на макушках в узлы длинными черными волосами, легко выбежали на специально освобожденное для выступления пространство перед помостом. С собой они принесли продолговатый желтый короб в пару локтей длиной и девять пядей шириной, с нарисованным по обе стороны таинственным красным глазом. Поставив короб на пол, они отступили от него.
Командиры Бабура охнули, когда крышка, словно сама собой, начала медленно открываться. Изнутри появилась маленькая рука, потом крышка слетела вовсе, открыв взором находившегося внутри, сложившегося пополам, закинув ноги, сзади, к плечам, мальчика. Казалось немыслимым, чтобы человек, пусть даже столь худощавый и гибкий, мог втиснуться в такое тесное пространство. Распрямившись, мальчик выскочил из короба и, в то время как двое других акробатов вращали латунные обручи одновременно на головах, коленях, руках и ступнях, прошелся, кувыркаясь, по залу, причем так стремительно, что казалось, будто его руки и ноги сливаются в сплошной круг.
Затем один молодой человек вскочил на плечи другому, а мальчонка взлетел на самый вверх с такой легкостью, будто залез на яблоню. Балансируя на голове у верхнего из акробатов, он откинул голову назад и выпустил изо рта струю пламени. Командиры Бабура разразились одобрительными возгласами. Миг, и мальчик снова спрыгнул на пол, сложился пополам, улегся в короб, помахал всем на прощание рукой и закрыл за собой крышку. Остальные двое низко поклонились Бабуру, который бросил им пригоршню золотых монет, подхватили короб и под гром рукоплесканий удалились.
Затем ритмичное притопывание и звяканье колокольчиков известило о появлении восьми босоногих танцовщиц, одна за другой проскользнувших в зал через боковую служебную дверь. Одновременно с ними через другую дверь вошли музыканты. Девушки сформировали движущийся круг перед Бабуром. В их густые, темные волосы были искусно вплетены ароматные белые цветы. Все они были в алых и пурпурных многослойных юбках, но с обнаженными животами, а тугие корсеты из тончайшего шелка не столько скрывали, сколько, напротив, выставляли напоказ груди. На запястьях и лодыжках позвякивали крохотные колокольчики.
Шестеро барабанщиков в мешковатых белых шароварах и золотистых, расстегнутых на груди безрукавках, принялись, подпрыгивая и раскачиваясь, отбивать ладонями ритм на длинных, узких барабанах, висевших на их шеях. Тела танцовщиц начали извиваться в такт барабанному бою. Ритм учащался, движения девушек становились все быстрее и быстрее, юбки вились, открывая взорам их длинные, стройные ноги, тогда как руки они держали сжатыми вместе над запрокинутыми назад головами. Танцуя, они еще и пели: их высокие, мелодичные голоса звучали то громче, то тише.
Затем к выступающим присоединились музыканты с инструментами, подобных которым Бабур раньше не видел. У одного было нечто вроде лютни, но с грифом в пару локтей длиной: как ему сказали, этот инструмент именовался танпура. Другой струнный инструмент имел два корпуса и назывался рудра-вина, а духовой инструмент, похожий на сплющенную трубу, носил имя шан-най. В этом удивительном представлении, с текучими, гибкими движениями юных тел, завораживающими барабанными ритмами, чарующими переборами струн и каскадами взлетающих и стихающих голосов Бабур ощущал дух своей новой державы.
Час был уже поздний, однако он понимал, что его командиры, которых расшевелило выступление танцовщиц, еще только начали праздновать. Некоторые порывались низкими, басовитыми голосами затягивать песни своих родных, оставшихся далеко позади, степей и гор. Другие, взявшись за руки, пускались в пляс, исполняя дикие, воинственные танцы, с топотом и громкими, торжествующими возгласами. В этом порыве было столько ликования, что Хумаюн покинул свой пуф и присоединился к танцующим.
Бабур, однако, был погружен в свои мысли. Он праздновал больше, чем просто победу. Сегодня начинался новый этап его жизни: он многому научился, многого достиг и теперь, казалось, мог без помех наслаждаться величием и славой. Однако к сладости его ликования примешивалась горечь. Здесь, на этом радостном пиру, ему остро недоставало одного человека — его вернейшего друга и мудрейшего советника.
Бабур наполнил кубок и молча осушил его в память о Бабури.
Глава 24
Бува
В пятницу вечером Бабур стоял на крытой сторожевой башне цитадели Агры и обозревал окрестности. Небеса затягивали серые, чуть ли не с пурпурным оттенком грозовые облака, все вокруг казалось размытым за пеленой дождя. Дождь хлестал по мостившей двор плитке, и дождевая вода, бурля, вытекала в проделанные в стенах из песчаника дренажные отверстия. С северной и восточной стороны крепости сточные воды низвергались в протекавшую внизу, вздувшуюся и помутневшую от грязи Джамну. С юга и запада вода каскадом заполняла дождевые бассейны, устроенные на тренировочных площадках. Вспышки молний, сопровождаемые отдаленными раскатами грома, то и дело озаряли низкий, туманный горизонт.
Бабуру казалось, что воздух здесь чуть ли не липкий от пресыщенности влагой: ничего общего с сухим и жарким летним воздухом, характерным для этого времени года в Центральной Азии. Здесь, в Индостане, дожди, которые местные жители называли муссонами, обычно продолжались три месяца. Сырость проникала повсюду, мебель и одежда, стоило не уследить, тут же покрывались плесенью. Свои драгоценные дневники Бабуру приходилось периодически просушивать перед очагом, в противном случае вездесущая влага проникала даже в металлическую шкатулку, где те хранились.
Бабур отстраненно подумал о том, что скоро он спокойно отобедает в своих покоях в обществе Хумаюна, что и хорошо, поскольку настроение его не располагало к более широкой компании.
